была заслугой.

— Он плохо себя чувствует, — заметил Гомер, оправдываясь за нее. — Может быть, у него солнечный удар?

— Нет, он ненормальный.

Гомер поставил на стол тарелку имбирного печенья, и она стала есть его со второй чашкой кофе. Нежный хруст, который она при этом издавала, пленил Гомера.

На несколько минут все стихло: Гомер, стоявший у раковины, оглянулся — не случилось ли чего. Она курила сигарету, по-видимому, в глубоком раздумье.

Он попробовал ее развеселить.

— О чем вы думаете? — натянуто осведомился он и почувствовал себя глупо.

Она вздохнула, чтобы показать, как мрачны и безнадежны ее мысли, но не ответила.

— Ручаюсь, вам хочется сладкого. В доме нет ничего, но я могу позвонить в аптеку, и они сейчас же пришлют. А может быть, мороженого?

— Нет, спасибо большое.

— Это совсем не трудно.

— Отец ведь, в сущности, не торговец, — сказала она вдруг. — Он актер. Я актриса. Мать у меня тоже была актрисой — танцовщицей. Театр у нас в крови.

— Я мало бывал в театре. Я…

Он умолк, заметив, что ей не интересно.

— Когда-нибудь я стану звездой, — объявила она, словно вызывая его на спор.

— Конечно, вы…

— В этом — моя жизнь. Ничего на свете мне не нужно — только это.

— Это хорошо — знать, что тебе нужно. Я раньше был бухгалтером в гостинице, но…

— А если не стану, я покончу с собой.

Она встала, поднесла руки к волосам, широко раскрыла глаза и нахмурилась.

— Я не очень часто хожу в театр, — начал оправдываться он, подвигая к ней печенье. — У меня глаза болят от света.

Она засмеялась и взяла крекер.

— Я растолстею.

— Ну что вы.

— Говорят, в будущем году в моде будут полные женщины. Вы верите? Я — нет. Это просто Мей Уэст рекламируют.

Он согласился с ней.

Она говорила и говорила без конца — о себе и о киношных делах. Он смотрел на нее, но не слушал, и всякий раз, когда она повторяла вопрос, требовавший ответа, он молча кивал.

Руки начали беспокоить Гомера. Он тер их о ребро стола, чтобы успокоить зуд, но это только раздражало их. Когда он сцепил руки за спиной, напряжение стало невыносимым. Руки вспухли и горели. Под предлогом мытья посуды он сунул их в раковину под холодный кран.

Когда в дверях появился Гарри, Фей все еще говорила. Он бессильно прислонился к косяку. Нос у него был очень красен, но в лице — ни кровинки, и казалось, костюм стал ему велик. Тем не менее он улыбался.

К удивлению Гомера, они встретились как ни в чем не бывало.

— Ну как, пап, отошел?

— Бодр и весел, детка. Здоров, говорит, как бык, крепок, как дуб, и вообще молодец, как соленый огурец.

Его гнусавый выговор — в подражание прибауточнику из глухомани — вызвал у Гомера улыбку.

— Вы не хотите поесть? — спросил он. — Может быть, стакан молока?

— Да, перекусить бы не мешало.

Фей подвела его к столу. Он пытался скрыть свою слабость, карикатурно изобразив шаркающую походку негра.

Гомер открыл банку сардин и нарезал хлеба. Гарри с преувеличенной жадностью зачмокал губами, но ел медленно и с трудом.

— Жизнь! Лучше бы надо, да некуда, — сказал он, закончив.

Он развалился на стуле и выудил из жилетного кармана мятый

окурок сигары. Фей поднесла ему спичку, и он игриво пустил дым ей в лицо.

— Папа, пора идти, — сказала она.

— Сей момент, дочка. — Он повернулся к Гомеру: — Знатный у вас домишко. Женат?

Фей попыталась его остановить:

— Па!

Он не обращал внимания.

— Холостой, э? — Да.

— Ну-ну. Такой парень…

— Я сюда приехал подлечиться, — нашел нужным сообщить Гомер.

— Не отвечайте на его вопросы, — вмешалась Фей.

— Что ты, что ты, дочка. Я же по-доброму спрашиваю. Я ничего обидного не сказал.

Он все еще изъяснялся с преувеличенно деревенским выговором. Он плюнул воображаемой слюной в воображаемую плевательницу и сделал вид, что перекидывает табачную жвачку из-за щеки за щеку.

Гомеру эта пантомима показалась смешной.

— Одному, в таком большом доме… мне было бы скучно и жутко, — продолжал Гарри. — Вас тут скука не заедает?

Гомер посмотрел на Фей, словно прося совета. Она досадливо нахмурилась.

— Нет, — сказал он, упреждая повторение неприятного вопроса.

— Нет? Ну, прекрасно.

Гарри пустил к потолку несколько колец дыма и критически наблюдал за их поведением.

— А вы не думали взять жильцов? — спросил он. — Каких-нибудь симпатичных, уживчивых людей. И деньги лишние не помешают, и в доме будет уютней.

Гомер был возмущен, но под возмущением копошилась другая мысль — очень волнующая. Он не знал, что сказать.

Фей неправильно истолковала его замешательство.

— Па, кончай! — прикрикнула она, не дав Гомеру ответить. — Ты и так тут надоел.

— Уж и поболтать нельзя, — возразил он с невинным видом. — Уж и язык нельзя почесать.

— Ну ладно, поднимайся, — отрезала она.

— Куда вам торопиться? — сказал Гомер.

Он хотел добавить что-нибудь посильнее, но не отважился. Руки его оказались смелее. Когда Фей на прощание подала ему руку, его рука сжалась и не хотела отпускать.

Фей посмеялась этой теплой настойчивости.

— Миллион благодарностей, мистер Симпсон, — сказала она. — Вы были очень добры. И за завтрак спасибо, и что папе помогли.

— Мы очень признательны, — подхватил Гарри. — Вы сегодня сделали христианское дело. Господь вас вознаградит.

Он вдруг сделался очень набожным.

— Загляните к нам как-нибудь, — сказала Фей. — Мы тут неподалеку, в меблированных комнатах Бернардино — это кварталах в пяти от каньона. Такой большой желтый дом.

Гарри встал, но вынужден был прислониться к столу, чтобы не упасть. Фей и Гомер взяли его под руки и вывели на улицу. Гомер поддерживал его, а Фей пошла, чтобы подогнать машину, стоявшую на другой стороне улицы.

— Мы совсем забыли про ваш заказ на «Волшебный растворитель», — сказал Гарри, — бесподобное и несравненное средство для полировки.

Гомер нашел доллар и сунул ему в руку. Гарри быстро спрятал деньги и принял деловитый вид.

— Товар я доставлю завтра.

— Да, пожалуйста, — сказал Гомер. — Мне правда нужно средство для чистки серебра.