– Конечно, серьезно! – воодушевился я. – Небось этот чальщик-лауреат никогда и не говорил, что из-за такой шеи, как у тебя, в девятнадцатом веке мужчины стрелялись!

Надюха зарделась и поправила цепочку с сердечком на груди, заходившей вдруг под платьем, как просыпающийся вулкан.

– Не говорил…

– А то, что у тебя глаза, как у Ники Самофракийской, он тебе говорил?

– Не-ет! Он вообще в этом деле неразговорчивый… был…

– Вот! А ты из-за него плачешь! Одна твоя слеза стоит дороже, чем карат якутских алмазов…

Понятно, что такую засахарившуюся, но безотказно действующую на женщин лесть можно гнать только будучи в состоянии неуправляемой целеустремленности, но как раз в таком состоянии под влиянием «амораловки» я и находился…

– Я сейчас! – хрипло сказала Надюха и убежала отпрашиваться.

– Ну что ж, Витек, – очень тихо и все-таки вслух проговорил я, глядя ей вслед, – сплетемся рогами, сиамский мой друг!

…Я набросился на Надюху прямо в прихожей. От нее пахло общепитовскими пережаренными котлетами и дешевыми восьмимартовскими духами, но именно это меня сегодня и возбуждало.

– Подожди! Дай мне раздеться… – неуверенно отбивалась она, стараясь снять плащик.

– Я тебя сам раздену! – задыхался я.

– Ты что? Я не это хотела…

– А я хочу это!

– Где записка? – допытывалась она, выворачиваясь из моих объятий. – Я сейчас уйду…

– Ах, записка! Вот она! – Я достал мелко сложенную бумажку из кармана пиджака.

– Значит, врал, что она у тебя дома! – нахмурилась Надюха.

– Конечно, врал! Конечно, врал, но чтобы остаться с тобой наедине.

– Ну, мудрец!.. С хреном сушеным ты наедине останешься, а не со мной! Думаешь, если я подносы таскаю, так с каждым-всяким? Я без любви не могу… Давай записку, мудрило!

Обычно любая ненормативная лексика в женских устах повергает меня в совершенно беспомощное разочарование, но только не сегодня. Надюхина грубость взбодрила меня до мелкой вибрации.

– Поцелуй! – приказал я.

– Кого?

– Меня!

– Не будет этого!

– Тогда рву! – и я сделал движение, будто хочу разорвать бумажку в клочки.

– Ладно, – поколебавшись, кивнула Надюха и тыльной стороной ладони стерла помаду с губ.

Ее поцелуй, поначалу невинно-сестринский, затягивался… Кроме того, Надюха, очевидно, предпочитала острую пищу с большим количеством чеснока, и это просто разбудило во мне зверя, хотя обычно малейший чесночный фактор мгновенно превращает меня из плотоядника в жалкого вегетарианца. Прервав лобзание, Надюха нащупала мою руку и попыталась перехватить записку, при этом, стараясь как бы вырваться, она повернулась ко мне спиной. Тогда я поцеловал ее в шею, в то место, где начинаются волосы, она охнула и чуть приослабла. А я, наращивая инициативу, просунул руки под ее блузку и наивно попытался уместить в горстях ее груди с холодными, как собачьи носы, сосками. Надюха сопротивлялась, слабея буквально на глазах от вампирского поцелуя в шею и оттого, что зажатая в моих пальцах бумажка нежно царапала ей кожу…

– Что ты делаешь? Что-о ты делаешь! – все беззащитнее бормотала она, все поощрительнее отталкивая мои руки.

За тысячи лет общения с мужчинами женщины выработали особый тайный язык, в котором обычные слова приобрели совершенно иной смысл, помимо прочего подсказывающий нападающему последовательность действий и сигнализирующий, что пора от предварительных ласк (их на военный манер можно сравнить с артподготовкой) переходить к глубоким рейдам в расположение противника. По моим многолетним наблюдениям, словосочетание «Что ты делаешь?» означает: приготовиться к броску на бруствер. А сказанные следом слова типа «глупый», «глупенький», «дурачок» и т. д. я, не задумываясь, смело уподоблю сигналу к атаке.

– Что ты делаешь, глупый?..

И я бросил свой полк правой руки на вражий дзот, не встретив никакого сопротивления, потому что противник сосредоточил все свои усилия на моей левой руке, обладавшей гораздо меньшими оперативными возможностями по причине зажатой в ней записки. В результате важнейшие штабные документы, содержавшие, как выяснилось впоследствии, стратегическую информацию, оказались у почти уже капитулировавшей Надюхи. Но я даже не обратил внимание на этот факт, прикидывая, как ловчее перенести дальнейшие боевые действия из прихожей на диван: твердой уверенности, что у меня хватит сил перенести Надюху в комнату на руках, как я ей самонадеянно пообещал, не было…

Я на всякий случай стал нежно подталкивать податливую гостью в сторону дивана, но вдруг ее трепещущее тело закоченело, и мне показалось, что я обнимаю гипсовую пловчиху. Я прервал поцелуй, глянул через ее плечо и увидел развернутую записку. В ней была всего одна строка:

СКОРЕЕ ДА, ЧЕМ НЕТ. ВИТЕК

– Порви! – приказал я, энергично прочесывая окрестности захваченного дзота.

– Отпусти! – низким ненавидящим голосом потребовала Надюха.

– Не отпущу!

– Отпусти, сволочь!

– Не отпущу!

– Отпу-устишь!

Надюха резким движением вырвалась из моего захвата, а когда я попытался удержать ее за плечи, мощной дланью, привыкшей таскать уставленные тарелками подносы, бухнула мне в ухо так, что я отлетел к стене.

– За что?

– За все! Еще хочешь? – спросила она, оправляя юбку.

– Вполне достаточно! – ответил я, держась за щеку.

…Когда она удалилась, хлопнув дверью так, что где-нибудь в несчастной сейсмической Японии могло начаться землетрясение, я осознал свое полное поражение: любые военные действия бессмысленны, если противник обладает ядерным оружием. Я потер рукой зашибленное место и почувствовал исходящий от ладони запах упущенной победы… И тут раздался звонок в дверь.

«Интересно, – подумал я, – неужели она меня еще и мазохистом считает?»

На всякий случай не отпирая, я спросил через дверь:

– Ну, что тебе еще?

– А вы разве гостей не ждете? – донесся голос Софи Лорен.

Господи, я и забыл про телефонистку! Впрочем, все правильно: мужской порыв – это слишком редкий и ценный вид энергии, чтобы Мировой разум дал ему так вот попусту улетучиться в пространство. Я отдернул щеколду.

– Вот и я! – проворковала она, заполняя прихожую.

Боже праведный! Конечно, я догадывался, что за все мои грехи, грешки и прегрешения однажды буду строго наказан. Но даже в самых кошмарных видениях я и не чаял, что возмездие выльется в такие чудовищные формы… (Забыть!)

Утром, одиноко лежа в постели, напоминающей артиллерийскую воронку, я поймал себя на том, что теперь-то понимаю, почему женщины, подвергшиеся сексуальной агрессии, требуют для насильников исключительно высшей меры наказания, причем некоторые даже предлагают возродить такие средневековые способы умерщвления, как: четвертование, колесование и поджаривание на медленном огне. Зазвонил телефон.