Так или иначе, но вывод о больших запасах гольца по карскому побережью Южного острова и его перспективности на будущее попал в экспедиционный отчет наряду с другими наблюдениями. Самого Русанова больше интересовала проблема ледового режима Карского моря, потому что наблюдавшаяся картина открытой воды, свободной от льдов, находилась в очевидном противоречии со всем тем, что он видел в своих предшествующих экспедициях, и поддаваться радужным надеждам у него не было оснований. Даже первые сведения о потеплении Гольфстрима в 1909 году, с которыми Русанов имел дело, он не воспринимал как некую обнадеживающую данность, ибо изменчивость и коварство ледовой стихии достаточно познал на собственном опыте. Другое дело, разобраться в причинах такой изменчивости, понять ее истоки — но до этого было еще далеко. Одна из составляющих ледового режима — направление течений, о чем было известно по дрейфам экспедиционных судов. В этих водах оно проходило с севера на юг, что частично объясняло периодическую блокаду южных новоземельских проливов льдами откуда-то с севера Карского моря. Во всяком случае, в своих первых маршрутах Русанов убедился, что дрейфующее дерево — плавник накапливается преимущественно на северных берегах выдающихся мысов и, наоборот, на южных у заливов, которые играют роль ловушек.

Очередные геологические образцы подтвердили преимущественно каменноугольный и пермский возраст слагающих пород, что в основном совпадало с наблюдениями Ф. Н. Чернышева, побывавшего здесь шестнадцать лет назад. В береговых маршрутах нередко попадались признаки ненецких кочевок, оставшиеся на месте установки чумов, включая остатки женской одежды — для ненок пересечение Новой Земли было рядовым событием кочевой жизни. Очевидно, на Русанова это произвело впечатление, и он особо отметил, что «переход через Новую Землю, чуть ли не считавшийся подвигом, с легкостью совершают каждый год многие самоедские женщины. Они любят далекие, трудные охотничьи поездки, не боятся лишений, умеют при случае поохотиться» (1945, с. 184) — очевидно, перед дамами с материка — любительницами путешествий — у них были свои преимущества.

17 августа Русанов выполнил маршрут в глубь Новой Земли для изучения ее рельефа и формирующих его природных процессов, описав результаты на страницах дневника:

«У вершины Абросимова залива, на южной стороне, попал в какое-то феерическое ущелье, с высокими нависшими склонами и грудами обломанных скал. Посредине сверкает и шумит небольшой, но удивительно красивый водопад, обрамленный фестонами яркозеленого мха. Эта изумрудная зелень особенно заметна в рамках мрачных голых скал, которые со всех сторон теснятся к водопаду, сжимают его, словно хотят сдвинуть его и задавить.

Книзу от водопада долина имеет в поперечном сечении довольно отчетливо выраженную форму латинской буквы V. Кверху от водопада долина получает расширенную форму с плоским дном, усеянную валунами донной морены. Здесь поперечное сечение долины напоминает латинское U. Следовательно, вся долина носит смешанный ледниково-поточный характер: выше водопада она обязана ледниковому выпахиванию, а ниже его — поточному размыву» (1945, с. 184), то есть работе водных потоков. Такое классическое описание истории формирования рельефа полярных и горных стран было достойно войти в любой учебник по географии и геологии — просто, ясно и убедительно, не говоря о том, что подобные наблюдения легли в основу современных научных представлений.

Как и ранее, в процессе маршрутов по понятным причинам уделялось время и охоте, описания которой, глядя с позиций нашего времени, у Русанова приобретают порой несколько натуралистический характер, особенно если судить по количеству убитых животных, мясо которых было просто невозможно унести полностью к стоянке «Полярной». Иные времена, иные нравы… Так же вели себя на просторах Арктики и другие современники — известно, например, фото гуманиста Нансена, расстреливающего из ружья сидящих на гнезде птиц. Подчеркну еще раз — речь идет о совсем другом времени, от которого мы ушли, приобретя уже совсем иной взгляд на отношения с живой природой, далекий от чисто потребительского. И не нужно судить наших предшественников с позиций нашего времени. Порой русановские строки могут войти в учебник выживания в экстремальных ситуациях Арктики для человека, лишенного в силу особых причин простых технических средств цивилизации — например ножа. Так что — как посмотреть, не говоря о людях, над которыми непрерывно висит угроза голодной смерти…

Начиная с 19 августа погода испортилась настолько, что продолжать плавание стало невозможным. А тут еще нежданный дождь так наполнил ближайшие речки, что порой их было невозможно перейти. Сильный ветер мотал «Полярную» на, казалось бы, укрытой стоянке, где был потерян один из якорей. Стоянка затягивалась, но 22 августа все же рискнули выйти в море, несмотря на то, что бешеный натиск волн порой укутывал в пену ближайшие береговые обрывы высотой свыше 20 метров. Однако буксировать на такой волне фансбот оказалось невозможным, и пришлось срочно укрыться в расположенной всего в нескольких километрах севернее бухте Голицына. На материке по такому поводу говорят — стоило ли огород городить… «Хотя мотор стучал, как старый тарантас, — отметил Русанов, — но судно на нем все-таки двигалось непрерывно, а теперь не было никакой уверенности в машине и в том, что она не остановится в самом опасном месте» (1945, с. 187). Неисправный движок становился одним из элементов угрозы всему предприятию, которое, несмотря ни что, приближалось к своему завершению. Очередная попытка выйти в море на следующий день завершилась бесславным возвращением на прежнюю стоянку, тем более что бухта Голицына оказалась настолько надежной, что волна в ней оставалась, по выражению Вылки, «как в стакане воды». Зато с открытого берега доносился непрерывный натруженный гул разбушевавшегося моря. 24 августа погода оставалась прежней, и поэтому Русанов отправился в пеший маршрут, из которого вернулся с новыми сборами верхнепалеозойского возраста.

На следующий день ветер отошел к юго-западу, превратившись в попутный, который нельзя было упускать. Правда, на малых глубинах, где «Полярная» легко могла проломить себе дно, продолжали бесноваться буруны. Однако одолели эту стихию — дальше пошло легче. Ко всеобщему удивлению, мотор, словно устыдившись своего недавнего поведения, заработал нормально — он не только честно тянул судно по курсу, но даже не стучал и не требовал пристального внимания механика, что поначалу казалось подозрительным. За мысом Гессена начал меняться береговой пейзаж — холмы, обозначившиеся на побережье у залива Абросимова, постепенно превращались сначала в просто каменистые сопки, а затем в настоящие заснеженные горы. С каждой милей на север береговой ландшафт становился все более горным, и такая перемена отозвалась в настроении людей, ибо свидетельствовала о близком завершении затянувшегося похода. Высота гор, казалось, гарантировала укрытие в глубине заливов от ярости волн, но далеко не всегда — свирепый сток в глубоких долинах обретал особую ярость, и Вылка испытал ее на себе не однажды, но сейчас в его душе теснились иные воспоминания, поскольку в этих местах он родился и вырос. С наступлением густых сумерек, также свидетельствовавших о скором завершении лета, открылся вход в очередную тихую гавань.

Дальнейшее развитие событий отражено в отчете следующим образом: «Лишь ночью достигла “Полярная” залива Литке. Когда она зашла в него, наступила полная темнота и пошел густой снег, из-за которого ничего нельзя было разобрать. Русанов думал лечь в дрейф и в море дожидаться утра, но Вылка был иного мнения. Зорко всматриваясь в темноту и прислушиваясь к прибою, уверенно повел он судно в глубь залива. Это его родные берега, здесь прошло его детство и он хорошо знает каждую бухточку. На этих пустынных берегах и могила его матери. Скоро был брошен якорь в каком-то тихом и очень глубоком заливе. Это был южный берег залива Литке» (1945, с. 188).