К концу марта Гертруда вернулась в Лондон. Сесил открыл новый офис отдела раненых и пропавших без вести на Пэлл-Мэлл – из-за огромного числа незарегистрированных раненых, лежавших в британских госпиталях по всей стране. Главный офис должен был служить распределительным центром для всех запросов от родственников, пересылать эти запросы в соответствующие заграничные представительства Красного Креста – включая Юго-Восточный фронт. Теперь должна была существовать одна центральная запись, одна точка сбора информации от всех источников и один офис, из которого расходятся ответы родственникам. Не оставалось причин располагать этот центр операций где-либо вне Лондона – кроме той, что женщина, управляющая всей этой системой, находилась в Булони. Видя, чего Гертруда достигла во Франции, Сесил сказал ей, что она нужна для управления новым офисом. У нее появится штат из двадцати человек плюс четыре машинистки, и он будет под рукой, в том же офисе, всегда доступный для обсуждения и совета.

Последнее письмо Гертруды из Булони было адресовано Флоренс. Ее мысли были заняты Диком и работой, и она чувствовала себя слишком ранимой для какой-либо светской жизни. «Никому не надо знать, что я приезжаю. У меня не будет времени, и я не хочу, чтобы мне докучали».

Но это была хотя бы перемена. Гертруда выбралась из грязи и неуюта Булони и вернулась в девяносто пятый дом по Слоун-стрит, к заботам Мари Делэр. Она четыре раза в день проходила через Гайд-парк, возвращаясь на ленч и потом снова на Арлингтон-стрит, где вскоре разместился расширяющийся офис. Эта физическая нагрузка и вернувшийся уют домашней жизни несколько улучшили состояние ее духа, но неразбериха в офисе превосходила даже ту, что Гертруда застала в Булони. К ней отчасти возвратилось чувство юмора, и письма к Чиролу стали менее мрачными:

«Лорд Роберт – просто прелесть. Он похож на очень большого эльфа, а эльфы, как знает любой читатель волшебных сказок, отличные коллеги для трудной работы… но это работа для Геркулеса. Я до сих пор не знала значения слова “хаос”.

Никуда не хожу, никого не вижу, потому что сижу в офисе с девяти утра до семи вечера. У меня под началом 20 дам, 4 машинистки (и близко недостаточно) и 2 бойскаута – неисчерпаемые источники веселья».

Вопреки изматывающим часам работы Гертруда очень старалась держаться стоически и сохранять хорошее настроение, каково бы ни было внешнее напряжение. Под давлением она всегда демонстрировала непринужденность – по крайней мере своим родным. Но тут ее миру пришел конец.

Исполнилось мучительное предчувствие – она услышала о геройской гибели Дика в Галлиполи. Ее сестра Молли писала: «Это был конец ее жизни – ей стало незачем продолжать то, что ранее было дорого».

На какое-то время она исчезла из виду, а потом, худая и бледная, вернулась на работу. Гертруда всегда работала дольше и усерднее, чем все остальные, но сейчас у нее просто не было другой жизни. «Я к концу недели сильно устаю. Но воскресное затишье в офисе помогает восстановиться».

Напрасно Флоренс старалась заманить ее на отдых, боясь последствий личной трагедии в сочетании со страшной нагрузкой. Ее спонтанный юмор и привычка быстро сходиться с людьми полностью исчезли под этими тяжкими ударами, и недоумевающий персонал уже наверняка начал относиться к ней настороженно, если не со страхом. Но Гертруда не сломалась, а продолжала работу – ради таких людей, как ее возлюбленный и ее брат. Она стала вспыльчива и нетерпелива даже с Флоренс, с необычным для себя раздражением возражая на попытки мачехи отвлечь ее: «Я вряд ли смогу выбраться на следующей неделе. У меня жуткое время, полно новых людей, всех надо обучать и все время ловить за ними ошибки. Мне не на кого оставить офис даже на один день. Все вместе это становится невыносимым. Терпеть не могу процесс перемен и их результат».

Страдая так, что часто забывая щадить чужие чувства, Гертруда грустно признавала свои недостатки. Через три месяца после гибели Даути-Уайли Флоренс написала ей из Раунтона и спросила, не приехать ли ей, чтобы в это грустное время побыть с падчерицей. Гертруда ответила: «Ты меня очень тронула… но не надо. Никто мне лучше сделать не может… ничто мне лучше сделать не может». А сейчас еще больше работы обрушилось на нее из министерства иностранных дел, попросившего отдел справок по раненым и пропавшим без вести взять на себя сбор и занесение в таблицы всех сведений по лагерям военнопленных в Германии. Гертруда написала домой 20 августа:

«Жизненно важно, чтобы эти сведения у нас были правильно организованы, потому что тогда мы увидим, как лучше помочь нашим солдатам в плену, которым это больше всего нужно. Но это значит получить новые папки, новые архивы и новых работников, этим занимающихся.

Я весь этот месяц горько одинока. Невыносимо – быть одной так долго, как я, но не могу отвлечься от своих мыслей, а они пока еще более невыносимы».

Джанет Кортни – Джанет Хогарт ее оксфордских дней – среди прочих пришла помогать в ее лондонский офис. Джанет потом написала об этом периоде: «Я была весьма поражена ее умственной усталостью и унынием, хотя она практически не позволяла ни тому, ни другому мешать работе. Но отдыхать она не будет – сказала, не может. Гертруда была одержима войной до исключения из рассмотрения всего прочего… Она не давала личному горю испортить себе работоспособность. Скорбь она встретила лицом к лицу – и оставила за спиной».

Брат Джанет Дэвид повидал Гертруду незадолго до отъезда в Каир, где помогал организовать филиал разведки Адмиралтейства, занимающийся арабскими народами. Он предложил ей поехать вслед за ним, но она едва ли его слушала, поглощенная работой на Красный Крест. Из Каира Дэвид написал ей снова. На этот раз он фактически настаивал, чтобы она приехала с ним работать.

Как-то раз Джанет, как обычно, пришла на работу в Норфолк-Хаус на Сент-Джеймс-сквер (здание предоставил постоянно расширяющемуся отделу герцог Норфолкский), и тут же Гертруда схватила ее за руку – в своем прежнем, импульсивном стиле – и отвела в сторону. «Я получила весть от Дэвида. Он говорит, что разыскивать пропавших может кто угодно, но начертить карту северной Аравии способна только я. На следующей неделе я еду».

Закрывая эту главу своей жизни со всеми ее трудами и горестями, Гертруда могла с удовлетворением оглянуться на тот вклад в военные труды, который внесла лично она. Сотням тысяч семей она сумела помочь и осветить для них тьму. Ее работа в отделе была официально признана неоценимой ее королевским высочеством принцессой Кристиан и другими членами военного исполнительного комитета.

Сейчас же начиналась самая интересная и самая благодарная часть ее жизни.

В десятых годах XX века Ближний Восток бурлил сбором разведданных и тайной дипломатией. До 1908 года, когда у Британии появились подозрения по поводу амбиций Германии в этом регионе, международного бюро секретной службы в Лондоне еще не существовало. Министерство иностранных дел рутинно использовало бесплатных любителей и авантюристов, которые докладывали о своих экспедициях. Таких немного было на Ближнем Востоке, где рискованное путешествие требовало лингвистических способностей и знания этикета пустыни, где на ненаселенные места зачастую не имелось карт, где не было дорог и где в случае аварийной ситуации ни на какую помощь рассчитывать не приходилось. Гертруда же отличалась наблюдательностью, и ее тянуло к горячим точкам – достаточные условия для того, чтобы стать добровольным информатором. Она состояла на службе, хотя и бесплатной, у разведотдела Адмиралтейства, а в ноябре пятнадцатого года директор военно-морской разведки капитан Хилл послал за ней в Лондон и сообщил, что Каир вызывает ее телеграммой.