Но Алёнка права: нужно срочно что-то решать, если не хочет она гирей висеть на любимых людях. Вечный вопрос: что делать, как жить?

Идёт по снегу в институт. Анатомичка, коллоквиум, лекции. Тухлый запах столовой: щи переварены, котлеты переперчены, чтобы отбить вкус хлеба, компот — с червивыми урючинами. Обратный путь домой. Растянувшийся на века вечер с немым телефоном, с тихой тётей Полей, с дутыми призраками по углам, когда валится могильной землёй темнота и замуровывает в небытии.

Она зовёт к себе Колечку, чтобы спас от темноты и безвоздушья, и Колечка всегда является на зов. Но делает её бессонницу ещё темнее. Размахивает бумажкой перед отцом, срывается по-мальчишечьи на петуха: «Не виноват, а убили?!» Молит неизвестно кого: «Пусти-и-ите меня к моему народу! Я с ним вместе напьюсь. Я ему много чего выскажу прямо в пьяный лоб!»

Почему её любимый, талантливейший человек спился?! Почему не захотел бороться?

Иногда без спроса приходит Меркурий. Величественен, как Владыка. Только, в отличие от Владыки, у него в углах рта остаётся что-то беззащитное, детское, от прежнего Пети, то, что не «съела» власть. Почему-то Меркурий влезает на стул, как привыкший к вниманию вундеркинд, и начинает говорить: «У положительного героя должны быть железные нервы, холодная голова, он должен быть мужествен и, если надо, уметь отказываться от личной жизни».

В одну из ночей Слепота пришёл в белом костюме. Расслаблен, демократичен. Пьёт на брудершафт со своими подчинёнными, похлопывает их по согнутым спинам и лениво растягивает слова: «Разве я против новаторов? Разве я у кого-нибудь стану на пути? Давайте несите свои смелые мысли на экран, даю зелёный свет! Нам нужен герой человечный. Сколько инфарктов случается из-за нашего равнодушия!»

Посреди ночи зажигает Марья яркий свет: удержать Меркурия демократичного, но он уже кричит: «Это что же, разрушаешь соцреализм? И чего твой герой копается в себе? Смысл какой-то ищет? Надо признаться честно, не удался тебе фильм, не получился. Бывает».

Споры героев, фильмы, газеты — вехи истории и времени. Она чувствует его, местное время. Человек попадает в него, как в силки. Она чувствует время вечное: не судящее и не казнящее никого, несущее жизнь цветку и человеку, зверю и камню. Это время отмеривает срок каждого, соединяет в гармонию рождение и смерть, радость и страдание, тишину и какофонию.

Человек — Вселенная?

Или человек — Бог?

Или просто человек и хаос?

Как же не окликнуть людей: «Слышите, стучит местное время, пролетает, подводит к смерти».

Зачем же ей в больницу — в местное время? Она может помочь владыкам увидеть аль и немировских, а Слепоте вернуть его беззащитное выражение, чтобы он выпустил Колечкиного Кирилла к людям!

Вот после таких встреч — с Колечкой, со Слепотой, с историчкой, ставящей пятёрки за донос, с дочерью, бросившей мать в нечистотах, упрямо, в каком-то исступлении, каждый раз с новой надеждой тащит Марья рукопись в журнал или в издательство, по второму, по третьему кругу. Всё повторяется. Рецензии стойко отрицательные. Журналам и издательствам не нужны ни её герои, ни она сама.

Что же это?! Молотит Марья бесполезными кулаками по пустоте.

Не получилось снизу, она пойдёт сверху.

Начала с того издательства, в котором завотделом — светлокудрый Кирилла Семёнович, в котором написали, что она передёргивает истину, не знает жизни и не имеет отношения к литературе.

— Рокотова?! — переспросила с любопытством секретарша директора. — Заходите, пожалуйста.

Директор красив. Широкоплеч, высок. Копна волос падает на лоб, ярки глаза, ярки губы. Встал, протянул руку. Смотрит с любопытством. Воспитанный, ничего не скажешь. Не заставил ждать в приёмной, встретил как человека, поинтересовался:

— Чем могу служить? Вы не имеете отношения к Ивану Рокотову? Сестра? Очень приятно. Удивительно талантливый писатель. Печатаем, как же, печатаем. Роман? О врачах? Зарубили? Недоразумение, Мария Матвеевна. Разберусь. У нас квалифицированные рецензенты. Члены Союза писателей. Я сам — читать? — Директор рассмеялся. — Если я буду сам выполнять работу за всех своих подчинённых, я не смогу выполнять свою работу! А у меня хозяйство большое! Плюс типография. Да ещё — ЦК! Да ещё — Главлит! Да ещё — пресса! Да одних встреч сколько! — Он перечисляет свои неотложные дела, точно делясь с ней их тяжестью, и каждый раз вскидывает большой Палец, как восклицательный знак. — Вы так симпатичны, ваше лицо так умно! Обязательно попробую помочь! — Нажимает кнопку селектора: — Пригласите, пожалуйста, Кириллу Семёновича. — Смотрит на неё дружелюбно. И Марья впервые за долгое время верит красоте, улыбке власти, расслабляется. Может, и в самом деле всё будет хорошо?! — А вы совсем не похожи на брата, — констатирует он. — Вы больше напоминаете своего великого батюшку. Удивительно талантливая семья! Если вы пишете так же, как ваш брат…

— Совсем по-другому и о другом, — спешит сообщить Марья. — Много лет я работала в больнице, хорошо знаю её. В отличие от Вани пишу о негативных сторонах.

— И чего вам не живётся? — уныло и брюзгливо спросил он, игривость мгновенно исчезла с его лица. — Благополучные родители, благополучный брат. Разве плохо жить да радоваться? Чего вздумалось вскрывать язвы жизни? Без вас найдутся хирурги! Не женское это дело.

«Раз-раз-раз» — стучит время. Как грим, смылась с лица доброжелательность. Время — ловить удовольствия! Кто вцепится на ходу в гриву удачи, тот и мчится на этой покладистой лошадке. Лишь бы не выпустить гриву! Время — «раз-раз»! Директор не сделал этого движения, но Марье привиделось: обеими руками он, совсем как Владыка, подхватил себя под зад вместе с креслом, удобным и компактным.

Вошёл Кирилла Семёнович. Наконец Марья воочию увидела измученного работой заведующего. Он очень походил на Ивана, запечатлённого на одной из зарубежных олимпиад. Супермен из американского фильма!

— Что же мы обижаем хорошего человека? — ненатуральным голосом спросил директор, и Марья почувствовала: они заодно, директор со своим завотделом, и сейчас перед ней разыграется спектакль, который ничем не кончится. Тон выдал, означает: не пускать, ни под каким видом! По-видимому, это своеобразный код высших бюрократов. А спектакль не помешает, на всякий случай: бережёного Бог бережёт.

Время — «раз-раз-раз», стучит. Местное время. Сиюминутное. Оно пройдёт, но сегодня оно царит. Кирилла Семёнович подхватил тон директора:

— Разве кто-нибудь посмеет обидеть такую обворожительную девушку? Разберёмся. Только я не помню вашей фамилии.

— Вот рецензия, — протянула ему Марья небрежные, с многочисленными чернильными поправками ошибок и описок листки. — Я знаю то, о чём пишу… — начала было Марья.

Но её не слушали. Директор поднял трубку звонящего телефона, заворковал, на лице завотделом прежде всего изобразилось глубочайшее удивление. А когда стал проглядывать рецензии, захмурился, завздыхал. Марье показалось, он лишь делает вид, что читает.