Человек, не участвовавший в сражениях, не представляет себе, насколько они выматывают. Один лишь вес брони и оружия, которые носят на парадном плацу, за час муштры способен свалить человека с ног. А наш солдат не на параде. Он на поле. Более того, прежде чем оказаться на этом поле, он с полной выкладкой проделал переход продолжительностью в полдня. Сыт ли он? Когда он спал в последний раз? Здоров ли, не ранен ли? Добавим к этому страх, напряжение, перевозбуждение, ожидание. Есть тип усталости, которую греки называют «apantlesis». Это упадок душевных сил, причиной которого может стать не только физическое утомление, но и нервное напряжение. В таком состоянии командир или солдат неверно оценивает обстановку, полностью теряет способность к принятию осмысленных, самостоятельных решений, лишается инициативы — короче говоря, становится глухим, слепым и глупым. Хуже того, это состояние возникает у человека совершенно неожиданно, поражая его как гром. В одно мгновение деятельный и разумный воин превращается в безвольного болвана.

Однако то напряжение, какое испытывает человек, ничто по сравнению с возбуждением, выпадающим на долю лошади, особенно боевого кавалерийского скакуна. Лошади не осознают перспективы и не понимают необходимости сдерживаться и выжидать. Для них существует только данный момент, в который они воспринимают не только наши команды. Они слышат шум битвы, пугаются свистящих копий и стрел, им передаётся общее ощущение опасности. Неудивительно, что они становятся такими возбуждёнными. Их нервы, натянутые как струны, настроены в унисон с нашими: они воспринимают наш страх и волнение, так же как страх и волнение других лошадей.

Лошади — стадные животные, и зародившийся страх моментально передаётся от одного коня к другому. Природное преимущество лошади — это быстрота её ног. Дикий табун спасается от опасности бегством, и первый порыв испуганного коня — умчаться как можно быстрее и как можно дальше. Что же удерживает их, заставляя оставаться на месте? Только узы, связывающие коня с всадником. Кавалерист и его конь, которого годами учили превозмогать страх и доверять человеку, направляющему его в горнило битвы, связаны не менее прочно, чем близнецы. Именно это заставляет коня повиноваться не властному природному инстинкту, но воле человека.

Помни, мы познакомились с нашими лошадьми, когда они были ещё жеребятами, а некоторые из нас присутствовали в стойлах при их рождении. Мы кормили их и ухаживали за ними, чистили их и скребли, просиживали ночи, когда они болели или получали травмы, и тысячи часов проводили с ними на учебных площадках и в поле. Ни наши жёны или дети, ни даже сам Зевс не знают нас лучше, чем наши лошади, ибо ни с кем не проводили мы столько времени, сколько с ними. Но, несмотря на всё это, самый верный конь может сорваться с места, самый отважный может взбрыкнуть и понести. По правде сказать, то, что нам вообще удаётся удерживать их на месте, заслуживает величайшего удивления, настолько туго сплетены их нервы в ожидании боя. Загляни в глаза своего скакуна, и ты увидишь, что, несмотря на десятилетия упорных трудов, он по-прежнему дик и разрывается между наработанными рефлексами и природным инстинктом. Если инстинкт возобладает, удержать его будет так же невозможно, как ртуть или летнюю молнию. Я должен действовать быстро. Я должен схлестнуться с Дарием, пока кони и люди ещё годятся для боя, пока напряжение и жара не лишили их сил.

Мы сплоховали при Иссе, потому что наша атака увязла. Массы врага вклинились между нами и царём и, замедлив наш наступательный порыв, дали Дарию время, чтобы скрыться. Нам не хватило напора, и наш прорыв оказался недостаточно глубок.

Здесь, при Гавгамелах, моя задача состоит в том, чтобы, придав «друзьям» три отряда лёгкой пехоты и два тяжёлой пехоты, не просто прорвать фронт персов но и, не теряя скорости, развивать наступление, с тем чтобы углубиться в тыл противника на шестьсот-восемьсот локтей. Мой замысел прост: оказаться со своими силами позади Дария. Я должен быть там, где смогу преградить ему путь, если он побежит.

Человек, не бывавший на войне, воображает, будто солдат видит на поле картину боя. Ну что там можно увидеть? Солдат на поле слеп, словно столб. Даже всадник с высоты своего седла видит лишь дым и пыль. Едва остриё нашего конного клина ныряет в клубящуюся пыль, как на пути у нас оказывается вражеская пехота, сквозь которую мы прокладываем путь, стараясь при этом в условиях плохой видимости не налететь на обездвиженные серпоносные колесницы. Запряжённые в них великолепные кони мертвы или при последнем издыхании. Стоит нам миновать эту зону, как перед нами, словно из-под земли, возникает стена вражеской конницы. По низкорослым, мохнатым лошадкам и мешковатым штанам, именуемым kurqans, мы узнаем в них даанцев, прирождённых наездников из восточных провинций. Даанцев около пяти сотен, они натыкаются на нас во время передислокации. Очевидно, их решили перебросить налево, на помощь отрядам, бьющимся с Аретом. Когда из тумана появляется несущийся галопом клин нашей конницы, их эта встреча ошеломляет больше, чем нас. Дааны рассеиваются, подобно завесе пыли, из которой они появились.

Я нахожусь на острие ведущего клина царского подразделения «друзей». За моей спиной громыхают все восемь конных отрядов. Сейчас наша кавалерия находится в таком же положении, как при Иссе, когда мы прорвали строй лучников и «царской дружины». Сейчас мы проломили вражескую линию на расстоянии от двух до пяти стадиев от её центра и теперь исполнены решимости развернуться колонной и устремиться туда.

Где же Дарий?

Между ним и нами стоят четыре фронта защитников: четыре тысячи персидской, сузской и кадусианской конницы вместе с персидскими, мардианскими и карийскими лучниками; отряды греческой тяжёлой пехоты под командованием Патрона; пять тысяч копейщиков персидской стражи «носителей яблока» и Тигран с полками царских «родственников», отборной конницы Дария.

Ветер, который шквалистыми порывами налетает на Гавгамелы, несёт пыль и песок, делая тот сектор, куда мы нацеливаем свой удар, практически невидимым. Клит уговаривает меня ударить налево немедленно, прежде чем весь этот участок поля обратится в океан мрака. Возможно, выжидая слишком долго, я ошибаюсь, но я не могу допустить, чтобы у Дария осталась лазейка для побега. Он не сможет обмануть меня во второй раз. Поэтому прорвавшиеся войска, не останавливаясь, движутся дальше, в персидский тыл, чтобы повернуть налево, углубившись туда на восемьсот локтей. Путь двух тысяч коней отмечают клубящиеся, заволакивающие поле меловые тучи.

План состоит в том, чтобы, повернув налево, взять Дария с тыла. Но, выныривая в очередной раз из меловой пороши, мы натыкаемся на греческих наёмников Патрона. Это пять тысяч превосходной тяжёлой пехоты врага, пешая стража, занимающая позиции непосредственно слева от Дария. Откуда эти эллины взялись здесь, позади царской позиции, в пяти стадиях от фронта? Неужели они узнали, что атака колесниц не удалась, а персидские отряды на обоих флангах принуждены к отходу? Неужели, предвидя наш манёвр, они покинули фронт и стремительно отступили в тыл, чтобы прикрыть своего нанимателя с той стороны, откуда ему грозит наибольшая опасность? Впрочем, это не имеет значения. Важно, что они оказываются на нашем пути и торопливо формируют фалангу, чтобы помериться с нами силами.