— «Прозрение». Кошмарный был фильм… — Кэролпроизнесла название фильма и вдруг замерла, пораженная тем, что сумелавспомнить и саму ленту, и название. — Чудеса! И откуда чтоберется?.. — изумленно проговорила она.

— Все, что ты когда-то знала, находится где-тоздесь. — Мэтью постучал пальцем по виску. — Ты обязательно всевспомнишь, нужно только как следует поискать.

— Иногда я боюсь того, что я могу там найти, —ответила Кэрол. — Мне порой кажется, что жить без воспоминаний гораздопроще. Я не помню своих потерь, не помню страданий, не помню людей, которыебыли мне неприятны. Впрочем, и хорошее я тоже забыла, а одно не стоит другого.Нет, не стоит, — с нажимом добавила она, но тут же покачала головой: — Мнебы хотелось помнить больше. Например, о детях, и особенно — о Хлое. В своевремя я слишком много сил отдавала карьере, а ею пренебрегала. Пусть невольно,но я ранила ее своим невниманием. И вообще, когда Энтони и Хлоя были детьми, ямного занималась собой, своими делами… А теперь мне приходится расплачиватьсяза свой эгоизм. Энтони, правда, меня простил; во всяком случае, он говорит, чтоему не в чем меня упрекнуть, но Хлоя по-прежнему на меня сердится. Теперь яжалею, что в свое время не поняла главное — детям нужна мать, а не кинозвезда!

— Но ведь ты проводила с ними все свое свободноевремя! — воскликнул Мэтью. — И это случалось довольно часто. Дажеслишком часто, как мне тогда казалось. Ты постоянно брала их с собой, даже еслимы ехали куда-то вдвоем. Энтони-то был постарше, к тому же ему нужно былоучиться, но с Хлоей ты не расставалась буквально ни на минуту. Ты возила ее насъемки и даже не хотела отдавать в школу. Еще тогда ты испытывала самыйнастоящий комплекс вины, а Хлоя, надо сказать, успешно этим пользовалась. Уж незнаю почему, но она была весьма эгоистична. Угодить ей было невозможно: сколькобы ты ей ни давала, ей все было мало, все было не то.

— Это правда? — Кэрол было любопытно взглянуть напроблему его глазами, поскольку собственному мнению она пока не слишкомдоверяла. Мэтью, впрочем, тоже мог судить о ситуации не совсем объективнопросто потому, что был мужчиной. Кроме того, он был воспитан во французскихтрадициях и на многие вещи смотрел иначе, чем она.

— Мне так казалось, — ответил он. — Я,Например, никогда не проводил со своими детьми столько времени. И Арлетт тоже,а ведь она была занята куда меньше, чем ты. Ты всюду таскала Хлою за собой,заботилась о ней, беспокоилась. И об Энтони тоже, хотя он в этом уже ненуждался. Могу тебе сказать откровенно: общаться с ним мне было гораздо проще,во-первых, потому что он был старше, а во-вторых, потому что он был мальчиком.Мы подружились с ним почти сразу и только под конец… В общем, он менявозненавидел, потому что все видел и многое понимал. И ты тоже менявозненавидела, — с горечью добавил Мэтью, отводя взгляд.

— Я тебя возненавидела? — удивленно переспросилаКэрол. Насколько ей помнилось, тогда она испытывала боль, разочарование, авовсе не ненависть. Правда, она знала, что разочарование часто рождает обиду игнев, и все же «ненависть» — это, пожалуй, было слишком сильно сказано. Сейчас,во всяком случае, Кэрол ничего такого и представить себе не могла. Да и Энтонивряд ли ненавидел Мэтью. В нем говорили обида за мать и разочарование ребенка,которого обманули и предали, но не ненависть. А хуже всего, только сейчаспоняла она, пришлось, наверное, самому Мэтью, потому что в конечном итогеобманутым оказался он сам.

— Ну, не знаю… — ответил Мэтью, немногоподумав. — Как бы там ни было, тебе, пожалуй, следовало менявозненавидеть. Я хочу сказать — я это заслужил… Ты на меня надеялась, а я тебяподвел. Я давал тебе обещания, которые не сумел выполнить. Больше того, я неимел права ничего тебе обещать, потому что все это были только мечты… Яискренне хотел их осуществить, но так и не смог. Моя мечта обернулась кошмаром,и в первую очередь для тебя. Да и для меня тоже.

И снова Мэтью старался говорить с ней предельно откровенно ичестно. Все это ему хотелось сказать Кэрол уже давно, и сейчас он испытывалогромное облегчение, хотя каждое слово давалось ему нелегко.

— Когда вы уезжали, Энтони даже не захотел со мнойпопрощаться, и я не могу его за это винить. Парню было очень нелегко: сначалавас предал его родной отец, потом я. И для тебя, и для твоих детей это былжестокий удар, но и мне тоже пришлось нелегко. Впервые в жизни я понял, что яне такой уж хороший человек, каким всегда себя считал. Я оказался заложникомобстоятельств и не сумел ничего сделать. Или не захотел…

Кэрол не могла знать, насколько верно его слова отражают то,что произошло в реальности, но ей казалось, что в целом он нарисовал довольноточную картину. Слушая Мэтью, она даже почувствовала к нему что-то вродесострадания.

— Нам обоим было очень тяжело, — сказала она.

— И нам, и Арлетт, — подтвердил Мэтью. — Покане появилась ты, я не думал о том, любит ли она меня. Быть может, и сама онапоняла это, только когда у нее появилась соперница. Я не знаю, была ли этолюбовь в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово, но… Арлетт считала,что у меня есть перед нею обязательства, и была не так уж не права. Я-то всегдаказался себе человеком порядочным, но в той ситуации мое поведение трудно былоназвать достойным. Я обманул и тебя, и ее — да и себя самого, если на то пошло.Я любил тебя, но остался с Арлетт. Кроме того, мне до сих пор кажется, чтомногое могло сложиться иначе, если бы меня в очередной раз не включили в составкабинета. Но остаться на посту министра и все время опасаться, как бы правда онаших отношениях не выплыла наружу, — это было просто немыслимо! Я мог небояться скандала, окажись на твоем месте другая, не столь известная женщина. ВоФранции на подобные вещи смотрят сквозь пальцы: многие члены правительства ивысокопоставленные политики имели любовниц, и в большинстве случаев это сходилоим с рук, но тебя хорошо знали не только в Америке. Если бы о нашей связи сталоизвестно, и на твоей, и на моей карьере можно было бы ставить крест, и Арлеттумело на этом сыграла.

— О да, она отлично воспользовалась ситуацией! —проговорила Кэрол неожиданно жестким тоном. — Твоя жена грозиласьпозвонить на студию и все рассказать о наших отношениях или сообщить о нас впрессе. А тебе она сказала, что покончит с собой.

Воспоминание нахлынуло так внезапно, что Кэрол даже неуспела подумать о том, что Мэтью, возможно, неприятно об этом слышать. Ондействительно был смущен и долго молчал.

— Во Франции это не редкость, — проговорил оннаконец. — Наши женщины более импульсивны, чем американки. Они могутугрожать самоубийством, если речь идет о сердечных делах…

— Словом, твоя жена обставила нас обоих, — подвелаитог Кэрол, и Мэтью невесело рассмеялся.

— Можно сказать и так. Впрочем, меня удерживал возлеАрлетт не только страх за себя или за нее. Был еще один больной вопрос — нашидети. Если бы я ушел из семьи, они прекратили бы все отношения со мной. Мнесказал это мой старший сын, которого она сделала, так сказать, полномочнымпредставителем семьи. Это был умный ход Арлетт, но я ее не виню. Я сам допустилошибку, когда поверил, что Арлетт все же согласится на развод. Мы уже давно нелюбили друг друга, и я полагал, что у нее нет никаких особых причин и дальшецепляться за наш брак. К несчастью, моя наивность дорого обошлась и мне, итебе. Я позволил себя обмануть и в свою очередь обманул тебя… — На этотраз Мэтью нашел в себе силы посмотреть Кэрол в глаза.