Книготорговец понял, что ему все-таки нравится этот блондин и он очень высоко ценит его, хотя нахальство Перы по-прежнему раздражало. Ужин прошел весело, вино лилось рекой, и, несмотря на присутствие сатрапа, Жоан счастливо смеялся вместе со своими товарищами, забыв о печали.

Пока еще он не ступил на дощатую палубу галеры, но уже ощущал какое-то странное чувство – словно вернулся в необычный дом. Жестокий, негостеприимный, несправедливый, полный страданий и нищеты. Но дом для тех людей, которые его окружали. И для него также галера станет домом, по крайней мере на эти несколько следующих дней.

47

С первыми лучами солнца «Святая Эулалия» отправилась в путь. Под руководством капитана Солсоны были отданы швартовы, которые удерживали ее в порту, прозвучал рожок помощника главного надсмотрщика, остальные надсмотрщики пошли по рядам, угрожая гребцам хлыстами, и весла опустились в воду – вначале с правого борта, а позже, когда галера отошла на достаточное расстояние от порта, вступили гребцы с левого борта. Судно плавно переместилось в центр течения реки, гребцы вошли в нужный ритм, направляя галеру в открытое море, где ее ожидали еще две галеры из флотилии. Офицеры всех трех галер поприветствовали друг друга на расстоянии, со «Святой Эулалии» один из моряков просигнализировал флажками, передав другим галерам указания адмирала, и корабли подняли паруса и направились на северо-запад.

Из рубки корабля «Святая Эулалия», где Жоан провел ночь вместе с офицерами, он наблюдал за ста пятьюдесятью шестью гребцами, которые управлялись с таким же количеством весел и были прикованы цепями к двадцати шести лавкам с каждой стороны галеры. Они приподнимались, вонзали весла в море и с полученным импульсом падали потом на свое сиденье, приложив все силы, чтобы передать его веслу, а через него и всему судну. Офицеры уже позавтракали, а гребцам – Жоан это знал наверняка – еще не давали первую из двух положенных на день порций питания, состоявшую из тушеных бобов, горсти риса и галет, а также уже разогревавшегося несколько раз черствого хлеба, твердого как камень. Жоан прекрасно знал, в какой нищете они обитают, он прочувствовал все это на своей собственной шкуре и очень сочувствовал гребцам. Они гребли, сидя спиной к корме, лицом к рубке, и он мог видеть лица тех, которые не так давно были его товарищами по несчастью. Он не смог сдержать дрожи, узнав всего лишь нескольких из них. За исключением тех немногих случаев, когда гребец откровенно манкировал своими обязанностями, или когда человек был вольнонаемным, или практически невероятного случая, когда преступник отбывал полностью наказание, никто не выходил оттуда живым. Жоан предположил, что практически все те, кого он знал два года назад, уже отошли в мир иной.

Потом он двинулся вдоль центрального прохода корабля до оконечности носа, поприветствовал моряков-артиллеристов и ласково провел рукой по холодному металлу пушки и кулеврин. С удовлетворением отметив, что все было в порядке, Жоан перекинулся парой слов со своими бывшими подчиненными, которые обрадовались, увидев его. Они были заняты, и, чтобы не мешать, Жоан сказал, что вернется позже.

Корабли плыли параллельно берегу, на море ощущалось небольшое волнение, но ветер был благоприятным. Когда гребцам дали отдохнуть и корабль поплыл под парусами, Жоан поздоровался с четырьмя, которых смог узнать из более чем ста пятидесяти. Помня о том, что общение с простонародьем не приветствовалось, особенно со стороны тех, кто размещался в рубке корабля, он, тем не менее, не собирался действовать в угоду принятым правилам. Жоан остановился около Амеда, мусульманского каторжника, с которым он сидел рядом на гребной лавке, и перекинулся с ним несколькими словами. Тот выглядел неплохо, по всей вероятности был очень крепким мужчиной. Разговор между ними был коротким, потому что каторжник по-прежнему не говорил на языке своих захватчиков.

– Ты все еще зол на адмирала? – спросил Микель Корелья, когда они встретились на носу корабля и наблюдали за тем, как берег проплывал с правой стороны судна.

– А разве может быть иначе? – вопросом на вопрос ответил Жоан, удивленно посмотрев на своего друга. – Вам же знакома моя история. По приказу этого человека напали на нашу деревню, и именно он несет ответственность за гибель моего отца и нищенское существование и рабство моих матери и сестры.

– Это так, тем не менее именно он даровал тебе свободу и отдал в твои руки свободу Анны, таким образом сделав возможной вашу любовь.

– Если бы он не приказал напасть на мою деревню, мне никогда не понадобилось бы воспользоваться этими его милостями.

– Послушай, Жоан, нападение на твою деревню произошло в условиях военных действий, он не шел конкретно против тебя или твоей семьи. Вам просто не повезло, что вы оказались там в тот момент.

– Все произошло, когда военных действий не было, это был чистый акт пиратства. Было объявлено перемирие, кроме того, мы – его соотечественники. Ему нет прощения.

– Послушай, – примирительно произнес Микель Корелья, что было совсем несвойственно ему. Когда люди зависят от тебя, время от времени приходится принимать неблагодарные решения. Голодные солдаты не делают разницы между военными и гражданскими лицами, а иногда даже и между друзьями и врагами. Когда какое-либо поселение берется штурмом, солдатня практически всегда грабит и насилует гражданских, и их не волнует, что эти люди не виноваты в действиях своих господ. Так происходит всегда, во всех войсках.

– И именно моя семья, а не ваша ответила за последствия подобных актов, не так ли? Если бы вы оказались на моем месте, то не простили бы его.

– Думай о том, что ты стал тем, кто ты есть сейчас. Ты познакомился с Анной в Барселоне, и теперь она твоя жена. И все это благодаря ему. Если бы не он, ты был бы сейчас простым безграмотным рыбаком.

И, не сказав более ни слова, дон Микелетто удалился в сторону центрального прохода, оставив Жоана в одиночестве. Жоан погрузился в свои мысли, время от времени поглядывая на плывущие по небу облака, а корабль, рассекая беспокойные воды, продолжал свой путь.

Жоан мечтал о том, чтобы на галере вместе с ним оказалась книга, сделанная им самим, когда он был подмастерьем. Эту книгу немыслимо было иметь с собой во время миссии, тем не менее Жоан нуждался в ней. Чуть позже он нашел свой молитвенник, который являлся частью его теперешнего образа монаха-доминиканца, и не смог побороть искушение сделать небольшую запись на его полях. «Он изменил мою жизнь, но это совсем не та услуга, за которую можно поблагодарить».

На рассвете следующего дня небо покрылось тучами, порывистый ветер время от времени надувал паруса. Море было покрыто мелкими волнами, увенчанными белыми барашками, которые били в борт галеры. Жоан удобно сидел, упираясь ногами в палубу на носу корабля около форштевня и вдыхая воздух, который периодически уносил в сторону жуткий запах, которым пропитался весь корабль; несмотря на то что парфюмер периодически распылял благовония, запах был неистребим и практически не выветривался. Жоан скучал по болтовне с Никколо. Флорентиец не был хорошим моряком и изо всех сил старался достойно переносить качку, улегшись на палубе корабля. Офицеры смотрели на него со снисходительной улыбкой. Дон Микелетто также не был хорошим компаньоном, поскольку, вцепившись в борт, старался сконцентрировать взгляд на горизонте, чтобы избежать приступа морской болезни, которая мучила его спутника. До наступления полудня флотилия пересекала пролив, который отделял полуостров Монте-Арджентарио от острова Джилио, выделявшегося на западной стороне горизонта своим серо-голубым цветом. Жоан наблюдал впечатляющие рифы, выступавшие из морской пучины справа по борту, когда услышал за спиной голос Гениса Солсоны: