class="p1">Затем Михалков продолжил предсказывать разрушение американской «империи» изнутри, частично основываясь на озабоченности интернета онанистическими играми Билла Клинтона с Моникой Левински и его публичным обращением к нации с просьбой о прощении за то, что, как неэлегантно выразился Михалков, он «кого-то трахнул» [Михалков, Смирнов 1999: 17]. Независимо от всей своей иррациональности и непонимания «американского пути», этот рассказ подтверждает то, что ранило Михалкова тогда в парижском ресторане и до сих пор продолжает унижать его как предающегося ностальгии российского монархиста, – а именно самоуверенное безразличие американцев к мнению других, и особенно европейцев, даже в тот момент, когда россияне изо всех сил пытаются возродить объединяющую их национальную постсоветскую идентичность и поэтому проявляют чуткость к своему имиджу за рубежом. Зависть и обида играют решающую роль в этой очень личной конфронтации с бывшим врагом времен холодной войны, хотя вряд ли нужно быть Михалковым или русским, чтобы обнаружить уродство политического высокомерия Америки, недостатки ее президентов или неоднозначную природу капиталистических благ.

Действительно, в страдающей России конца 1990-х годов Михалков был не одинок в своем открытом осуждении того, что россияне считали злом западного капитализма, поскольку из всех разрекламированных в те годы фильмов по крайней мере два демонизировали «новых русских» как доморощенных практиков построенного на деньгах образа жизни, что весьма прозрачно намекало на «американизм» (см. главу четвертую). И выпущенный за год до михалковского «Цирюльника» «Самолет президента», создавая образ американского президента, равного Супермену, фактически породил ту страстную, хотя и несправедливую эпику Михалкова с ее примитивными образами бывшего врага времен холодной войны. Именно этот подход и вызвал появление михалковского «Цирюльника», перещеголявшего своих американских коллег если не кинематографическими качествами или убедительностью, то резкостью высказываний.

Глава 4

«Долгое прощание»: Зима тревоги нашей (2000–2005)

С наступлением нового века отношения между США и Россией продолжали неуклонно разрушаться. На личном уровне Джордж Буш – младший, ставший президентом в 2001 году, и В. В. Путин, назначенный исполняющим обязанности президента в последний день 1999 года и официально избранный в следующем году (26 марта), установили обманчиво сердечные отношения. Действительно, после их встречи в июне 2001 года под Любляной (Словения) Буш, как известно, утверждал, что когда смотрел в глаза Путину, то был в состоянии «почувствовать его душу». Но в то же время Буш так же ошибочно определил Ирак как хранилище оружия массового уничтожения, оправдав тем самым отправку туда войск. В свою очередь Путин объявил о готовности России сотрудничать с США, и в том же году его телефонный звонок Бушу, в котором он выразил сочувствие после нападения 11 сентября на Всемирный торговый центр, а также его решительная поддержка объявленной Бушем «войны с терроризмом» подразумевали, что широко разрекламированное партнерство, якобы лежащее в основе российско-американских отношений, вот-вот могло перейти от слов к делу.

Тем не менее на национальном уровне заявления и действия представителей двух стран выявили напряженность, которая со временем только усилилась. Еще в 2001 году комментаторы с обеих сторон регистрировали возрождение риторики времен холодной войны и паттерны возмездия за предполагаемые нарушения официально объявленного сотрудничества. Как проницательно отметил директор Института стратегических оценок С. К. Ознобищев после июньского саммита в Словении, личная связь между двумя президентами не дает никаких гарантий подлинного сотрудничества на государственном уровне [Konovalov 2001].

В феврале 2001 года раскрытие того, что Роберт Ханссен, старший агент ФБР, якобы с 1980-х годов продавал секреты Москве, привело к изгнанию администрацией Буша четырех российских дипломатов из Вашингтона и приказу выдворить еще 46 к июлю [Weir 2001]. Россия немедленно отреагировала на это, уволив столько же американских дипломатов в Москве, а в декабре того же года администрация Буша в одностороннем порядке вышла из Договора о противоракетной обороне 1972 года. К 2003 году Кондолиза Райс и Дональд Рамсфелд прямо называли Россию «военной угрозой для Европы» и «активным распространителем запрещенного оружия» [Dubien, Falcon 2003]. Отношения еще больше ухудшились, когда в 2004 году Америка поддержала В. А. Ющенко и украинскую Оранжевую революцию. После этого администрация Буша продолжала не только выступать против режима Лукашенко в союзной России Беларуси, но и критиковать войну в Чечне (чьих представителей Вашингтон принял на официальной церемонии), нарушение Россией прав человека и гражданских свобод, а также рост авторитаризма путинского правительства[332].

В свою очередь Россия разделяет осуждение Европой военного вторжения Америки в Ирак, начатого наперекор оппозиции НАТО и поддержанного обманом Буша в отношении якобы расположенных и выявленных там арсеналов оружия массового уничтожения. Хотя присоединение Буша к «войне с терроризмом» помогло Путину публично оправдать продолжение войны в Чечне как часть глобальной антитеррористической инициативы, российский президент присоединился к международному большинству, которое сочло политическое и военное высокомерие Америки за границей нежелательным. 20 марта 2003 года Путин осудил войну Америки с Ираком как «необоснованную, неоправданную и серьезную ошибку», назвав ее «нарушением принципа государственного суверенитета», и предостерег против «власти кулака» [Lipman 2003][333]. Часть этой жесткой позиции, без сомнения, проистекает из нежелания Путина противоречить общественному мнению в России, где он получил необычайно высокий 70-процентный рейтинг одобрения и где Америка по-прежнему имела репутацию самодовольной сверхдержавы, опьяненной своим превосходством и грубо управляющей другими странами и международными протоколами. Хотя в феврале 2004 года Путин заверил Буша, что Россия останется стабильным, надежным и предсказуемым партнером США, опросы все чаще свидетельствуют о враждебности россиян к той нации, которой они восхищались и которой завидовали в период перестройки и в начале 1990-х годов. К 2005 году процент россиян, считавших Соединенные Штаты «другом», по сообщениям, исчислялся единицами [Cohen 2006].

Когда в 2003 году А. А. Пионтковский, директор московского независимого Центра стратегических исследований, открыто поставил под сомнение понятие «стратегического партнерства» [Rodriguez 2003], он и другие обвинили в растущем разрыве между двумя правительствами российскую внешнюю политику и решимость Путина подтвердить статус России как великой державы. Однако российский министр иностранных дел И. С. Иванов отметил, что некоторым американским политикам было бы целесообразно представить Россию в качестве врага, чтобы оправдать в глазах общественности увеличение военных расходов. Его точка зрения совпала с позицией Стивена Коэна, чьи публикации на протяжении 2000-х годов критиковали двойные стандарты Америки по отношению к России и обвиняли Америку в целом ряде бедствий постсоветской России. Очевидно, что различные геополитические интересы и корыстные или параноидальные представления, унаследованные от холодной войны, создали непреодолимые препятствия для подлинного союза. Как точно заметил А. А. Коновалов, аналитик Института США и Канады в Москве, «Россия утратила иллюзии, что действия американцев принесут нам