– Жди меня… – только и смогла она выговорить, задохнувшись от слез.

Мама бросилась вниз по лестнице. Ее тело содрогалось, словно в него вселился ураган. Большой Дядя пошел за мамой. Я не пыталась их остановить.

Постепенно я привыкла к своей новой роли. Я старалась как можно лучше заботиться о Бабушке-королеве, хотя обычно успевала сделать ровно столько, сколько необходимо, чтобы продержаться еще один день. У меня были обязанности и определенный распорядок, которые, как ни странно, наполнили мою жизнь смыслом, стали почвой под ногами, когда я висела на ниточке, готовая сорваться в пропасть.

Проснувшись, я первым делом бежала с ведром к реке. Наспех умывшись и набрав побольше воды, быстро взбиралась по склону и возвращалась на виллу, где переливала воду в бочку, стоявшую у черной лестницы. Я бегала за водой еще несколько раз, чтобы можно было вымыть Бабушку-королеву и постирать одежду. Затем, поставив на огонь чайник, искала в саду круглые косточки лонгана и крупные, сочные косточки кануна[42]. Их я бросала в огонь, чтобы потом съесть на завтрак.

Фрукты, найденные на земле, мы с соседями должны были складывать в корзину – для общего стола. Если бы кто-то заметил, что я ем фрукты в саду или ворую из корзины, меня могли лишить обеда или ужина или вообще оставить без еды на целый день. Однако голод притупил чувство страха, и я не особенно беспокоилась о последствиях. Воровство вошло в привычку. Я могла сорвать дыню у соседей на огороде и, спрятав ее под рубашкой, унести домой и скормить Бабушке-королеве, разжевывая для нее каждый кусочек, – так делала мама. Или пробраться на кукурузное поле, схватить початок, разломить его надвое, чтобы легче было спрятать, и, вернувшись на виллу, незаметно бросить в чайник. Если я не успевала сварить кукурузу, то быстро выковыривала зерна, и бабушка ела их сырыми. Я доедала за ней, обгладывая початок, высасывая все соки, и только потом сжигала остатки. А иной раз, когда от голода темнело в глазах и становилось совершенно все равно, увидят меня или нет, я шла на задворки виллы и, сорвав фрукт с нижней ветки какого-нибудь дерева, торопливо съедала его на месте, а косточку выбрасывала в кусты.

В то утро, кроме нескольких кузнечиков, я нашла в песке на берегу реки яйцо – большое, белое, похожее на утиное. Не помня себя от радости, я бросилась на виллу, развела огонь и поставила чайник. Пока яйцо варилось, я нанизала кузнечиков на бамбуковый прут и поднесла к огню. Этой живности здесь предостаточно в любое время года. Кузнечики скакали повсюду и никому не принадлежали. Я могла жарить их у всех на виду.

Вода забурлила, и через несколько минут я слила кипяток и палкой достала яйцо. Когда яйцо остыло, я очистила его от скорлупы и в подоле рубашки отнесла гладкое, дымящееся лакомство наверх. Я помогла Бабушке-королеве сесть на постели и протянула ей яйцо. Она, похоже, не поняла, что это, и удивленно смотрела перед собой.

– Это еда, – прошептала я. – Ешь.

Взглянув на меня, бабушка поморщилась – ее мучил голод, а может, она вспомнила что-то. Наверное, времена, когда у нас всего было вдоволь и обычный обед напоминал роскошное пиршество.

– Тебе нужно поесть, – настаивала я.

Бабушка-королева моргнула, взгляд ее затуманился. Мучительное воспоминание ушло, растворившись в забытьи. Я вздохнула и стала кормить ее, отламывая кусочки упругого белка. Когда показался яркий, почти шафрановый желток, я замерла в нерешительности, представляя, как он тает у меня во рту и жидким бархатом льется в горло.

Я шумно сглотнула и, собравшись с духом, целиком отправила в рот жареного кузнечика.

Как только мы позавтракали, прозвонил бронзовый колокол. Звук разнесся по всему городу, возвещая начало рабочего дня.

– Мне нужно идти, – сказала я, укладывая бабушку обратно на циновку. – Я вернусь в полдень. Принесу тебе еды.

На этот раз она, кажется, поняла и кивнула. Я выбежала из комнаты.

У здания городской администрации я встретилась с другими детьми, теми немногими, кто остался в городе. Им всем не исполнилось шести лет, если, конечно, их родители не соврали солдатам. Детей старше распределяли в передвижные трудовые бригады или отправляли вместе со взрослыми. Для меня сделали исключение из-за полиомиелита. Болезнь, которая столько лет была моим проклятием, в очередной раз спасла меня. Я могла работать в группе или сама по себе. Пока я выполняла свои обязанности, это не имело значения.

В течение дня мы делали разную работу: утром собирали палки и хворост, днем – стебли для плетения, а вечером отбивали пальмовые листья, чтобы получить волокна для веревок. Сегодня нам предстояло собирать водяной шпинат, сказал следивший за нами солдат. Запасов на общей кухне не хватало, чтобы прокормить всех.

– Всех вас, – подчеркнул солдат, сердито глядя сверху вниз на обращенные к нему детские лица. – Вы должны собрать как можно больше. Больше соберете – больше съедите. Ясно?

Все кивнули. Солдат спустился вместе с нами к реке и велел разойтись по берегу.

Подобно кузнечикам и сверчкам, водяной шпинат встречался повсюду. Он рос даже в сухой почве, довольствуясь небольшим количеством воды. Я нашла немного в дождевой луже, сорвала охапку и положила в сумку из повязанной через плечо кромы. Остальные последовали моему примеру. Маленькая девочка с копной рыжих волос, когда солдат отворачивался, объедала верхушки. Ее брату – он был старше, но на вид казался таким же маленьким – попался лист, облепленный крошечными улитками. Мальчик украдкой запихнул его сестре в рот. Я вспомнила Радану, и на глазах выступили жгучие слезы. Я отвернулась и продолжила собирать водяной шпинат.

Убедившись, что над нами не нужно стоять, солдат присел неподалеку в тени дерева, надвинул на глаза кепку и мгновенно задремал, разморенный полуденным зноем и убаюканный прохладным дыханием реки.

Около полудня бронзовый колокол прозвонил снова, созывая всех к обеду. Затянув набитые водяным шпинатом кромы, мы со всех ног помчались вверх по склону.

Обедали мы у здания городской администрации. Во дворе стояли бамбуковые столы и стулья, а за домом громоздились наспех сооруженные печи и закопченные котлы. Мы побросали в кучу кромы с водяным шпинатом и выстроились в очередь на раздачу. Каждый получил по тарелке с мутной жижей, в которой лежала горстка риса и плавала разварившаяся зелень. Опять похлебка из водяного шпината. Впрочем, мы так хотели есть, что уже не обращали внимания. Даже это варево лучше, чем ничего.

Я села за стол вместе с другими детьми и вдруг в тарелке среди склизких зеленых листьев нашла маленькую рыбешку! Мое сердце бешено забилось. Я подняла глаза. Остальные, заметив рыбу, начали облизываться, однако на моем лице явно читалось: «Только попробуйте – и я воткну вам в руку вилку!»