Размазав рис по тарелке – так казалось, что похлебки больше, – и отложив рыбу на край, чтобы насладиться ей в конце, я принялась за еду. Другие дети, не отрываясь, смотрели на мою тарелку. Я придвинула ее к себе и загородила рукой, а сама продолжала есть, опустив голову, чтобы не видеть завистливых взглядов. В конце концов дети поняли, что я не собираюсь делиться, и, быстро доев, с обиженным видом ушли мыть посуду. По правилу тот, кто выходил из-за стола последним, убирал за всеми. Но сейчас мне было все равно – лишь бы мне дали спокойно доесть обед. Я отправила в рот последнюю ложку похлебки. А теперь рыба! И тут я ощутила на себе чей-то взгляд. Я подняла голову и увидела женщину, сидевшую через один стол от меня. У нее был большой, круглый живот, как будто она засунула под рубашку арбуз. Глядя на мою тарелку, женщина сглатывала слюну. Мне это не понравилось.

– Ты будешь доедать? – спросила она, поглаживая живот.

Я не ответила.

Заметив, что я смотрю на ее живот, женщина сказала:

– Скорей бы ребенок родился. Он будет получать отдельную порцию. Сейчас нам дают одну на двоих, и все достается ему. – Она улыбнулась, и по ее щеке, замерев каплей в уголке губ, скатилась слеза. Женщина тороплива вытерла ее ладонью. – Прости. – Она попыталась обратить все в шутку. – Я не нарочно.

Я по-прежнему молчала.

– Не обращай внимания. Зачем я только спросила?

У меня защемило сердце, а живот начал жалобно поскуливать. Живот беременной женщины громко стонал. Однажды я уже слышала этот звук – в последний вечер Раданы, когда она, голодная, требовала сладкую кассаву.

– До чего я дошла – взрослая женщина, а клянчу еду у ребенка.

Я не выдержала – поднялась со своего места и ушла, оставив ей рыбу. Как же я ненавидела себя за этот поступок!

Возвращаясь на виллу с обедом для Бабушки-королевы, я поняла, почему не смогла съесть рыбу. Меня остановила мысль: если голод, подобно живому существу, способен переродиться, преодолев смерть, я сделаю все возможное, чтобы никто не испытывал его при жизни.

Жизнь в Ксате шла своим чередом, хотя запасы еды стремительно уменьшались. Настала пора жатвы, и меня отправили на рисовые поля – работать пугалом.

– Ты. По возрасту вроде подходишь, – глядя на меня, сказал Моук на очередном собрании. – На некоторых полях можешь справиться одна. Сколько тебе лет?

– Я-я не знаю.

«До Революции было семь», – чуть не выпалила я, испугавшись, что он заподозрит меня во лжи, но вовремя сдержалась.

Моук прищурил глаза.

– А, это у тебя красивая мать, – вспомнил он, и шрам на щеке резко дернулся. – Где она?

– Вы отправили ее куда-то вместе с отцом. Я-я не знаю, где они.

Он сверлил меня взглядом.

– Можно мне идти? – спросила я, чувствуя, что меня бросает в холодный пот.

Моук махнул рукой.

На следующее утро я встала на рассвете и на попутной повозке добралась до рисовых полей на окраине города. Мужчина, с которым я ехала, довез меня до маленькой хижины и, пообещав вернуться вечером, направил повозку туда, где посреди бескрайнего простора виднелись черные силуэты людей, собиравших урожай.

Я опустилась на земляной пол посреди хижины, словно дух-хранитель, взирающий на изобилие, которое он подарил людям. Спелые колосья риса дрожали и покачивались, словно кто-то залил поля жидким золотом. В их шуме мне слышалось: «Длинный рис, короткий рис, круглый рис, клейкий рис, рис с запахом муссонного дождя». Черные фигуры то склонялись над полем, то выпрямлялись, постепенно уходя все дальше.

– Они похожи на животных, – пробормотала я. – Как будто буйволы бродят по полям.

Вдруг над золотым морем разнесся пронзительный птичий крик. Я вскочила и завопила в ответ – больше от испуга.

– Я пугало! Кыш, кыш, прочь, глупая ворона! – Я громко хлопнула в ладоши. – Прочь, кому говорят!

Раздался еще один крик, затем еще и еще, и вскоре я поняла, что это неравный бой.

– Они повсюду, – ахнула я. – Что же делать? – И сама ответила на свой вопрос: – Прогони их! Что толку стоять здесь и орать?

Я стала носиться по насыпям, швыряла вокруг палки и камни, шумела. Вороны каркали и сердито хлопали крыльями, словно это я вторглась в их владения. Я сбилась с ног. Стоило одной стае взмыть в воздух, другая тут же садилась на поле. Черное крылатое облако все время росло.

Через некоторое время я сдалась. С меня довольно, решила я. Пусть съедят весь рис – какая разница? Даже если я распугаю ворон, мне все равно не достанется ни зернышка с этих полей.

Вконец запыхавшись, я присела на насыпь. Прямо передо мной ворона бесстрашно клевала колос.

– Ах ты, воровка! – Я швырнула в нее камень – ворона каркнула и перелетела на другой конец поля. – Я тебя живьем зажарю!

Подул теплый ветерок, и колосья закачались, словно в танце. Вокруг воцарилась безмятежная тишина. Закрыв глаза, я представила, будто, кроме меня, в целом мире никого нет…

Я открыла глаза, и вдруг меня осенило. Я зашла на середину одного из полей. Мягкие золотистые стебли доходили мне до плеч. Я огляделась – не разгуливают ли поблизости солдаты Революции или «тайные стражи». Черные фигуры вдали, похожие на трудолюбивых жуков, продолжали собирать рис.

– Ну же, – прошептала я самой себе. – Никто тебя не увидит. Съешь немного.

Опустив голову, я принялась объедать колосья. Сплевывая шелуху, я жевала мягкие, сырые зерна, по вкусу напоминавшие сладкий мел. И думала о маме и Большом Дяде. Где они сейчас?

Откуда-то сверху раздался птичий крик. Я очнулась от мыслей и запрокинула голову, ожидая увидеть ворону. Однако высоко в ясном небе летал стервятник. Он кружил над одинокой пальмой, что росла в нескольких ярдах от меня, на пересечении насыпей. Я вспомнила слова Пока: стервятники чуют смерть задолго до ее прихода. Вспомнила, как стервятники кружили над пальмами Пока и Мае, когда умерла Радана. За кем прилетел этот? За мной?

Мне было все равно – я наслаждалась рисом. Следя взглядом за огромной птицей, я подумала о папе. Как он умер? Я впервые допустила эту мысль. Мысль о папиной смерти.

Внезапно стервятник ринулся вниз и уселся на пальму. Я чувствовала на себе его взгляд. Но я не боялась. Сунув в рот горсть риса, я стала искать молодые, еще не созревшие зерна. Мягкие, подрумяненные солнцем, они по вкусу напоминали зеленые рисовые хлопья – первый амбок, приготовленный из нового урожая. Нужно будет взять немного для Бабушки-королевы, подумала я.

Я ела, пока живот не раздулся и не начал болеть, словно я наглоталась гальки. Если стервятник прилетел за мной, мелькнуло у меня в голове, я встречу смерть сытой.

Легко вздохнув на прощанье, ушли прохладные, сухие ветра. Урожай был собран, и всех, кто мог работать, отправили строить дамбы и рыть каналы к сезону дождей. В городе остались только старики и калеки вроде Бабушки-королевы и меня. Остатки, как называл нас Моук. Никчемный хлам.