Он снова и снова повторял ее имя, осыпая поцелуями ее лицо и тело. Он сделает все, чтобы ей было хорошо. Он не успокоится, пока не приведет ее к вершинам экстаза, пока она не содрогнется в его объятиях.

Впервые за несколько недель его мысли не были сосредоточены на нем. Он не думал, кто он и как его зовут. Он думал только о том, как доставить ей наслаждение.

Она была центром его мира. Возможно, так будет всегда, до конца его дней.

И наверное, ему это понравится.

Томас посмотрел на нее, и у него перехватило дыхание, когда ее губы приоткрылись в томном вздохе. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Ничто не шло в сравнение, даже самый сверкающий из бриллиантов, даже самый живописный закат. Ничто не могло сравниться с ее лицом в это мгновение.

И тут его озарило.

Он любит ее.

Эта девушка — нет, эта женщина, — которую он вежливо игнорировал годами, проникла в его душу и похитила его сердце.

Теперь Томас не понимал, как он мог даже подумать о том, чтобы позволить ей выйти замуж за Джека.

Он не представлял, как будет жить в разлуке с ней. Он не смог бы прожить и дня, не будучи уверен, что она станет его женой, что она будет вынашивать его детей и стареть вместе с ним.

— Томас?

Ее шепот вернул его к реальности, и он осознал, что перестал двигаться. Она смотрела на него со смесью любопытства, желания, и в выражении ее глаз было нечто такое… что делало его счастливым.

Недовольным, не удовлетворенным, а счастливым.

И влюбленным, с шампанским в крови и желанием кричать на весь мир о своем счастье.

— Почему ты улыбаешься? — спросила Амелия и тоже улыбнулась, потому что его улыбка была заразительной. Так и должно быть. Он не мог держать ее внутри.

— Я люблю тебя, — произнес он, зная, что его лицо выражает удивление и восторг, которые он испытывал.

— Томас… — осторожно начала она.

Ему было важно, чтобы она поняла.

— Я сказал это не потому, что ты сказала. И не потому, что теперь мне придется жениться на тебе. Я сказал это, потому что… потому что…

Амелия лежала под ним очень тихо…

— Я сказал это, потому что это правда, — закончил Томас.

У нее на глазах выступили слезы, и он склонился ниже, чтобы высушить их поцелуями.

— Я люблю тебя, — прошептал он. И не смог сдержать хитрой улыбки. — Но впервые в своей жизни я не собираюсь поступать правильно.

Ее глаза тревожно расширились.

— Что ты хочешь сказать?

Он осыпал поцелуями ее щеку, ухо и подбородок.

— Думаю, правильно было бы прекратить это безумие прямо сейчас. Не то чтобы твоя жизнь не погублена окончательно и бесповоротно, но мне следовало получить разрешение твоего отца, прежде чем заниматься этим.

— Заниматься этим? — ахнула она:

Он покрыл поцелуями другую сторону ее лица.

— Я никогда не позволил бы себе подобной грубости. Я имел в виду ухаживание в общепринятом смысле.

Ее рот несколько раз открылся и закрылся, прежде чем сложиться в нечто похожее на улыбку.

— Но это было жестоко, — промолвил он.

— Жестоко? — переспросила она.

Он хмыкнул.

— Не заниматься этим. — Он подался вперед, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы она издала удивленный возглас.

Он потерся носом об ее шею.

— Начать что-то и не закончить — это неправильно, как по-твоему?

— Неправильно, — согласилась она, но ее голос стал напряженным, а дыхание прерывистым.

И Томас продолжил. Он любил ее своим телом точно так же, как любил сердцем. А когда она содрогнулась под ним, он наконец дал себе волю, взорвавшись внутри ее с силой, которая оставила его опустошенным, утомленным… и завершенным.

Может, это был неправильный способ соблазнить любимую женщину, но определенно приятный.

Наконец-то Томас сделал действительно правильную вещь.

Почти.

Амелия ожидала, что он будет разговаривать с ее отцом на следующий День. Но он попросил ее доставить записку и перстень в Кловерхилл, как и планировалось, добавив, что увидится с ней через две недели в Англии.

И еще он сказал, что любит ее, любит больше, чем он в состоянии выразить словами, но ему нужно вернуться одному.

Амелия поняла.

Вот так и получилось, что почти через три недели она сидела в гостиной Берджес-Парка в обществе своей матери, всех четырех сестер, двух собак отца, когда в дверях появился дворецкий и объявил:

— Мистер Томас Кавендиш, миледи.

— Кто? — откликнулась леди Кроуленд.

— Это Уиндем! — прошипела Элизабет.

— Он больше не Уиндем, — поправила Милли.

Амелия уставилась в свою книгу — какое-то нудное руководство по этикету, которое ее мать считала полезным, для чтения, — и улыбнулась.

— Зачем, скажите на милость, он явился? — осведомилась леди Кроуленд.

— Наверное, он все еще помолвлен с Амелией, — предположила Милли.

Ее мать в ужасе уставилась на нее.

— А разве это под вопросом?

— Вполне возможно, — ответила Милли.

Амелия не поднимала взгляда от книги.

— Амелия, — резко сказала леди Кроуленд. — Каково состояние твоей помолвки?

Амелия попыталась отделаться пожатием плеч, но, очевидно, этого было недостаточно, поэтому сказала:

— Я не уверена.

— Как такое возможно? — спросила Милли.

— Я ее не разрывала, — сказала Амелия.

— А он?

— Э-э… — Амелия помедлила, не зная, кому ответить, потому что вопрос последовал из пяти разных источников. Матери, решила она и повернулась к ней. — Нет. Во всяком случае, официально.

— Какая неразбериха. — Леди Кроуленд поднесла руку к голове с весьма расстроенным видом. — В таком случае ты должна покончить с этим. Он этого не сделает как истинный джентльмен. Но едва ли он рассчитывает, что ты выйдешь за него замуж теперь.

Амелия прикусила губу.

— Скорее всего он здесь, чтобы предоставить тебе возможность расторгнуть помолвку. Да, должно быть, он приехал за этим. — Леди Кроуленд повернулась к дворецкому: — Пригласите его войти, Гренвилл. А вы, — она махнула в сторону своих дочерей, что было непросто, поскольку они были рассеяны по комнате, — поприветствуете его, принесете сожаления и незаметно удалитесь. Я, разумеется, тоже уйду.