Глаше помогла получить начальница института благородных девиц. Она считала себя виноватой за то, что в трудное время не смогла быть рядом с подопечными, пусть даже и не по своей воле, плюс о благе своего института пеклась. Иметь в опекунах учениц Михайлу Петровича было довольно выгодно, правда ему пришлось выслушать мягкий упрёк, что он лучших преподавателей сманивает…

Дверь кабинета открылась и вплыла Аграфена с подносом в руках. На подносе стояло блюдо с выпечкой, запотевший кувшин, покрытый капельками воды и фарфоровая чайная пара.

— Ох, Матушка барыня, всё-то ты в делах, в заботах, — почти пропела кухарка. — На-ка отведай расстегайчиков с пылу, с жару, да компотик попей, только с ледника достали.

— Аграфена, тут еды столько, взвод егерей накормить можно, — сказала Дуня, сдвигая бумаги, чтобы освободить край стола.

— Ты кушай, кушай, хозяюшка, — приговаривала Аграфена, водружая поднос на стол, — двух деток выносила, а всё такая же тонкая-звонкая. Вон Глафира Васильевна после одной доченьки — кровь с молоком!

Дуня порадовалась, что подружка этой похвалы кухарки не слышит. Глаша очень переживала, что после родов поправилась. Хотя Михайла Петрович заверял, что ещё больше жену стал любить, приговаривая: «Этакая пышечка, так бы и съел».

— Как там Стеша? — спросила Дуня.

— Да обживается в этом вашем Ярославле, вот подарочек мне с муженьком выслали, — сказала Аграфена, поправив накинутый на плечи тонкий батистовый платок в голубенький цветочек. — Сманил ирод девку, а мне теперь новых помощниц обучай.

Иродом Аграфена называла Андрейку, бывшего лазутчика из отряда дядьки Михайлы. Михайла Петрович, после того, как вместе с остальными крепостными своего отряда выкупил Андрейку, устроил паренька на фабрику подручным ткача. Андрейка оказался сметливым, старательным, сумел до мастера дорасти. Домишко приобрёл и к Стеше свататься приехал. Аграфена выбором племянницы была довольна, а ворчала так, для порядка.

Кухарка, несмотря на грузную фигуру, двигаясь легко, вышла из кабинета. Дуня, соблазнённая запахом, взяла расстегай, откусила и даже зажмурила глаза от удовольствия. Да, у папеньки и в столичном особняке повара служили хорошие, но такое тесто, как у Аграфены не получалось ни у кого из них. Съев один пирожок, Дуня задумчиво оглядывала блюдо, взять ли ещё.

Дверь кабинета широко распахнулась и вошёл Платон. Он расслабил шейный платок и расстегнул сюртук светлого летнего костюма.

— Фух, духота какая, — произнёс он, подошёл к столу, налил в чашку компот из запотевшего кувшина и выпил в несколько глотков. После чего опустился в кресло, стоящее рядом со столом.

— Платоша, у тебя горло слабое, к чему залпом холодное пьёшь? Нужно поберечься, — сказала Дуня.

— Ты совсем как маменька, словно и не уехала она месяц назад. Везёт же ей, в столице не жарко и не скучно, — сказал Платон с недовольным выражением лица.

Он стянул с блюда расстегай и принялся его ожесточённо жевать. Дуня, знавшая, что муж ездил на мельницу и в кузню заряжать амулеты, подумала: «Ведь давал Оська слово Платошу не задирать, неужто не сдержал?»

— Платоша, ты же знаешь, нашим мальчикам противопоказан сырой воздух. Помнишь, как они в прошлый наш приезд в столицу болели? Доктор сказал, лучше пока в Санкт-Петербург их не возить, подождать, пока подрастут немного. Если скучно, на охоту съезди, сам говоришь, соседи звали, — посоветовала Дуня.

Сосед Савва Дормидонтович и его семейство после записки императора не только согласились продать обратно Алексеевку, но и стали всячески выказывать чете Матвеевских-Лыковых своё расположение.

То, что с предложением поохотиться она оплошала, Дуня поняла по лицу Платона, тот скривился, словно кислых щей отведал. Дуня, как и обещала купила мужу коня — гнедого дончака. Пришлось это сделать раньше, чем думала. Надеялась, пока она в тягости — тогда она первого сына носила, Платон на Громе поездит. Однако своенравный ахалтекинец, стоило ему увидеть хозяйку, Платона к себе больше не подпускал.

После коня Дуня приобрела легавых из лучших псарен, наняла опытных псарей. Собаки Платона признавали, любили, но абсолютно не слушались. Дуне казалось, что умные псы относятся к Платону как к большому ребёнку. Собственно, она и сама к нему так относилась, только даже себе в этом не признавалась.

Первая же охота закончилась провалом, собаки разбежались, их пришлось целый день вылавливать, больше позориться Платон не хотел.

— Душенька, — сказал Платон, дожевав, — зачем ты наняла этого наглого мельника?

«Всё-таки Оська, вот ведь зараза», — совсем не аристократически подумала Дуня, но ответила спокойно, тоном, каким объясняла сыновьям, почему нельзя есть песок:

— Оська лучший мельник в округе, он на слух может определить, ладно ли жернова мелют. А что, он тебе грубил, дерзил?

— Вообще молчал, — ответил Платон и сердито добавил: — Стоит, смотрит на меня и нахально усмехается.

Дуня потихоньку вздохнула, зря она Оську костерила, держит слово, молчит, а ведь поначалу в глаза Платона трусом и слабаком называл. Наглый, конечно, но ведь свой, вместе французов били.

— Хочешь, я в следующий раз сама поеду амулеты заряжать? — спросила Дуня примирительно.

— Уж будь любезна, душенька. Только кузню тоже не забудь, — ответил Платон.

— Тихон-то тебе чем не угодил? — удивлённо спросила Дуня.

Для управления кузней она наняла ещё одного командира ватажников, получившего после определённых событий прозвище «Пушкарь».

— Я, значит, амулеты заряжаю, а кузнец с помощником какую-то железяку куют, — принялся рассказывать Платон. — Помощник щипцами раскалённый прут держит, а этот, как его, Тихон, здоровенным молотом по пруту бьёт. Ударит по наковальне, на меня посмотрит, ещё ударит, ещё посмотрит, словно примеряется, как этот молот мне на голову опустить.

— Ну, это у тебя совсем фантазия разыгралась, наверное, голову напекло, — отмахнулась Дуня. — На-ка, скушай расстегайчик, а я тебе компанию составлю.

Дуня сунула в руку Платону расстегай, сама тоже взяла. После перекуса настроение Платона улучшилось. Он умильно посмотрел на жену и попросил:

— Дунюшка, свет мой, дозволь на месяцок в столицу съездить. Маменьку с тётушками навещу. В клуб свой схожу. Приятели письмецо прислали, приглашают.

Разговор этот он заводил не в первый, и даже не во второй раз.

— Да Бог с тобой, езжай! — ответила Дуня немного резковато.

— Душенька, не сердись, я быстро вернусь, ты и соскучиться не успеешь. Тем более, гости скоро в имение пожалуют, — сказал Платон, он подошёл к Дуне, расцеловал в обе щеки и добавил: — Пойду собираться, завтра с утра и выеду.

Весело насвистывая,