– Не думаю, что вы ужаснетесь, когда я вам скажу, что в ту ночь я поехала к нему.

Вообще-то, тогда его стошнило на ступеньках. Она переодела его в шелковую пижаму, после чего он рухнул на пол, потом лег на кровать.

– Я собиралась только выпить у него чашечку кофе, – продолжала Тори, – но он умолял меня остаться, и потом… ну, мне не стыдно сказать, что я несколько раз была с ним в постели, потому что он говорил, что меня любит.

И даже теперь Тори помнила краткий, но ослепительный триумф того момента – Розе с Вивой никогда этого не понять. Он сказал, что любит ее – типа того. И снова, наутро, пока он спал, она смотрела на него, а в ее голове уже крутились дурацкие мысли: как они назовут детей, как она напишет матери письмо, примерно такое: «Смотри! Все получилось! Я выхожу замуж! Замуж! Замуж! Я никогда не вернусь домой».

– А потом что было? – Роза и Вива сгорали от любопытства.

– Ох! – Рассказ Тори терял высоту, словно лопнувший парашют. – Ну… – Она вздохнула. – На следующее утро, когда я встала и пошла в ванную, там стояли баночки с кремом для лица и флакон жидкости от загара. Не надо было обращать на них внимания, но у меня заболела голова.

– Я спросила у него, чьи это кремы, а он страшно разозлился.

На самом деле все было хуже. Он просто сказал: «Господи, ты зануда, Тори. А что ты думала?» Словно во всем была виновата она.

– Ну и крыса! – воскликнула Роза. – Полный гад! А что было потом?

– Ничего. – У Тори уже не было сил что-либо приукрашивать.

Да, не было ничего. Ни слезных извинений, ни поздних звонков с уверениями в вечной любви. Ничего.

– Может, жидкость от загара оставила какая-нибудь его тетка, ночевавшая по дороге куда-то, – предположила Роза.

– Нет, – сказала Тори.

Через три дня, имитируя шотландский акцент, она позвонила ему в контору. «Это миссис Сэндсдаун?» – спросили ее. «Нет, – ответила она, – Виктория Сауэрби». – «О господи! Простите!» – сказал голос, и она услышала в трубке дружный смех.

– Так он женат! – ужаснулась Роза.

– Да, – уныло подтвердила Тори. – В Англии у него есть жена. Думаю, что об этом знали все, кроме меня. Он был не только женатый, но и у него было много женщин. Вот как мне повезло.

– Но ведь многие и не знали об этом, – сказала Роза, – иначе Си предостерегла бы тебя.

– Теперь это уже не имеет значения. – Тори достала из плафона еще одну погибшую бабочку и бросила в корзину для мусора. – Теперь я вернусь в Миддл-Уоллоп к матери. Подпорченный товар, – с горечью сказала она.

– Тори, пожалуйста, не говори так, это ужасно, – сказала Роза.

– Именно так мои приятели в клубе называют таких, как я, – сказала Тори. – Си Си, конечно, закатит праздничный обед после моего отъезда. Знаешь, она постоянно набрасывается на меня. Я ее раздражаю.

– Господи, я не могу слышать все это. – Вива вскочила, сверкая глазами. – Как ты позволяешь так обращаться с тобой? Нет, это ужасно. Знаешь, тебе надо работать – ты можешь поехать в провинцию и устроиться гувернанткой, можешь учить детей.

– Нет-нет-нет, – Тори выставила руку, как бы загораживаясь от ее напора. – Слушай, это еще не все. Моя ситуация еще хуже. У меня на три недели задерживаются месячные. Я беременна.

На второй гарнизонной тренировочной площадке Джек выкладывал в ряд мячи и бил по ним так, словно собирался расплющить Вселенную. Була-Була, его любимый пони, добродушное существо, готовое ради него отдать свою жизнь, тяжело раздувал бока, покрытый липким потом, а все тело Джека горело от жары, но какой-то демон гнал его сегодня вперед.

Стоя в стременах и превосходно балансируя, Джек снова помчался легким галопом к линии мячей, лежавших в пятидесяти ярдах[64] от ворот.

Удар. Он нагнулся вниз и плавно взмахнул клюшкой из-под шеи Булы. Мяч пулей полетел мимо ободранных шестов.

– Ого, сахиб! Хороший удар, сэр! – закричал Амит, его конюх, гхора валлах. Он держал наготове другого пони.

«Если бы я мог так же легко выиграть свою жизнь», – думал Джек. Ему было стыдно, что он в чем-то отыгрывался на лошади, ведь Була-Була не виноват, что у хозяина плохое настроение.

Он сжал бока Булы ляжками, и пони превратился под ним в мягкий резиновый мяч. И тогда он ударил еще раз, сильно.

Удар. Этот предназначался для его нового командира, полковника Дьюсбери, холодного, напыщенного ублюдка, который внезапно объявил на пятом месяце беременности Розы, что отпуска для всех младших офицеров отменяются на неопределенный срок. Через несколько месяцев неразберихи и неопределенности часть полка переводится в Банну, одну из самых опасных точек на земле. Удар. Этот по жалкому коротышке, который неожиданно вспомнил про давнишний счет в баре, еще с его прощального мальчишника. В том же месяце ему пришлось платить за мебель, которую он в панике купил после приезда Розы, не говоря уж про другой счет от его дарзи, портного, за тот проклятый костюм, который был сшит к свадьбе и, конечно же, так и провисит теперь в гардеробе.

Он снова носился галопом вдоль всего поля, привстав в стременах, и лупил клюшкой направо и налево, пока у его пони не вздулись на шее вены, а бока не покрылись пеной.

«Угомонись, парень, – сказал он себе, направляясь в конюшню. – Була тут ни в чем не виноват. И Роза тоже».

Подняв голову, он увидел, что она наблюдала за ним. Она сидела на скамейке в семидесяти пяти ярдах, невинное голубое пятнышко на фоне широкого горизонта. При виде нее он почувствовал стыд и, на краткий миг, нежность.

Не ее вина, что он страшно недооценил затраты на женитьбу и семейную жизнь или что его посылают на север, что ему скорее всего придется продать одну из своих лошадей, чтобы оплатить счета. Или что Сунита внезапно написала ему на прошлой неделе, что вышла замуж. Она очень, очень счастлива и гораздо более спокойна. «Я надеюсь, что ты тоже счастлив», – добавила она невинным тоном. Он заплакал, когда это прочел.

Он неторопливо подъехал к Розе. Остановившись, Була опустил голову до земли, а его бока все еще тяжело вздымались.

– Бедный Була. – Она потрепала пони по шее. – Сейчас слишком жарко, правда?

Она грустно улыбнулась Джеку, не понимая, в чем дело. Обычно он пылинки сдувал с лошади, а ведь важная игра с «Калькутта-Лайт» состоится уже в субботу.

– Я принесла тебе лимонад, дорогой, – сообщила она. – Я боялась, что у тебя будет тепловой удар.

– Добрая моя девочка, – сказал он и соскочил с лошади. Струйки пота текли в его сапоги. Столбик термометра снова поднялся до 105 градусов[65], и все они плохо спали по ночам, особенно бедная Роза ворочалась и никак не могла найти удобную позу.