Позднее я узнала, что меня выдавали за сумасшедшую, чтобы объяснить происходящее; слуги этому верили, а все остальные тем более: плохому верят всегда.

Пока одна лишь свекровь ненавидела меня, это можно было еще выносить, хотя и с трудом; но с тех пор как к этой ненависти примешалась злоба монаха, развязалась беспощадная борьба, которая была мне не под силу, тем более что я не могла сравниться в хитрости со своими противниками. Вот почему я поддалась своему горю. Мне кажется, я и в самом деле сошла бы с ума, если бы меня не спасло Провидение. Некоторые люди утверждают, что скорее тут вмешался дьявол; возможно — во всяком случае не мне спорить с ними.

Господин ди Верруа, как я уже сказала, в тот же вечер вернулся в город: он был членом военного совета и не мог долго отсутствовать. Мы с Бабеттой остались одни; она не покидала меня ни днем ни ночью. Вечера были прохладны, в этой гористой местности часто бывает очень холодно. Я любовалась великолепным видом на долину и городок, открывавшимся из моего окна.

Я была закутана в накидку, и издалека узнать меня было невозможно. Стоя у окна, я прислушивалась к шуму во дворе, к возне слуг, гонявшихся друг за другом, видела, как постепенно гаснут огни и ночь прокрадывается в рощи и аллеи. Это было грустно, но красиво, и мне хотелось плакать и молиться Богу.

Бабетта находилась в глубине комнаты. Выступающий балкон отделял меня от всех людей; вокруг меня царил покой, слуги молча расходились по домам, и эти минуты казались мне приятными и тягостными одновременно.

Вдруг тишину нарушил знакомый голос: это была Марион — она предупреждала меня, что поднимется по внутренней черной лестнице, ведущей в мои покои, и просила не пугаться.

Я чуть не вскрикнула от радости и бросилась в комнату встречать ее. Дверь открылась, и вместо Марион вошел человек, закутанный в плащ на испанский манер…

Вообразите себе такое!

Я отпрянула, похолодев от страха; мне показалось, что на меня напали бандиты! К счастью, от ужаса я потеряла дар речи, иначе всполошила бы весь дом.

Незнакомец почтительно снял широкополую шляпу, и в лучах вечерней зари я узнала герцога Савойского…

Я задрожала всем телом, по сей день не знаю почему. Конечно, на то было много причин; не уверена, что его появление очень рассердило меня, хотя до тех пор я относилась к нему с непреклонностью оскорбленной добродетели.

Прежде всего принц стал умолять меня не гневаться и ничего не бояться ни с его, ни с чьей-либо другой стороны.

— Я самый преданный ваш слуга; ваши желания — закон для меня; что до остальных, то я здесь для того, чтобы защитить вас.

Его слова сильно смутили меня; я не осмеливалась, да и не хотела сердиться; однако это надо было сделать: он поступил довольно дерзко, довольно оскорбительно по отношению ко мне. Я продолжала стоять, ожидая, пока он объяснится; молчание его длилось недолго.

— Я пришел, чтобы спасти вас, — сказал он, — у вас не осталось никого, кроме меня, и если вы не хотите погубить свою красоту, молодость, а может быть, и жизнь, доверьтесь мне — я прежде всего стану вашим другом.

— Ваша светлость…

— Давайте сядем и выслушайте меня. Я знаю все. Вашу Марион собирались отправить в Америку на верную смерть, но она нашла способ предупредить меня, бросившись к моим ногам с прошением от имени графини ди Верруа, и я прочел его до конца. В тот же вечер она была в надежном месте во дворце: я спрятал ее в комнате одного из моих камердинеров, и с тех пор мы встречаемся с ней каждый день; каждый день я велю ей рассказывать в мельчайших подробностях обо всех ваших страданиях. Ее рассказ причинил мне адские муки, и я стал придумывать разные способы, чтобы вырвать вас из этого ада, но не надеялся на успех, ведь в первую очередь надо было получить ваше согласие; к счастью, вы переехали сюда, и с этого времени я стал надеяться, что с помощью вашей верной служанки сумею добраться до вас.

Я слушала, одновременно обдумывая его слова, и в мыслях зашла очень далеко!

Герцог объяснил мне предельно ясно и здраво, что только он один обладает достаточной властью, чтобы избавить меня от моих страданий, и что я должна оценить его преданность, позволив доказать ее.

Воспользовавшись случаем, которого он так давно ждал, герцог заговорил со мной о любви, которую ничто не могло погасить. Он предложил мне свое сердце, могущество, славу, богатства, умоляя принять их, царить подле него, занять первостепенное положение в его государстве, обещал отомстить моим врагам, унизив их. В страшных красках изобразил он мне жизнь, на которую я теперь была обречена, сравнив ее с той жизнью, которая предлагалась им. Использовав все свое красноречие и силу убеждения (они по праву принесли ему известность), он встал передо мной на колени и заявил, что не поднимется до тех пор, пока я не пойду навстречу его страстным желаниям.

Я не любила герцога Савойского, мое сердце целиком принадлежало мужу, к тому же я находилась в известной комнате, отделанной венгерским кружевом, комнате, с которой было связано такое страшное пророчество… Оснований для того, чтобы устоять, оказалось немало!

Но я была унижена, несчастна, доведена до крайности; с одной стороны, мне представлялись гибель, нищета, страдания, с другой — блеск короны и в перспективе — мщение; я колебалась…

Этого было уже достаточно! Виктор Амедей заметил мои сомнения и усилил натиск.

— О! Прошу вас, последуйте за мной! — умолял он, взяв меня за руки, хотя я робко сопротивлялась. — Никто не следит за нами; все забыли, что есть этот выход и спокойно спят под охраной часовых. Мои поди тут недалеко, карета — в трех шагах. И завтра вас ожидает дворец, а преследователи узнают, что вы подруга герцога Савойского; вы одержите над ними верх, заставите их склониться перед вами и стать свидетелями вашего счастья! Я не стану говорить о своем счастье, ибо вы не настолько любите меня, чтобы это придало вам решимости; но все же как я буду счастлив, Боже мой! Ничего не пожалею и буду доказывать вам это всегда, в каждое мгновение нашей жизни!

Я ничего не отвечала, боялась отказать, но боялась и согласиться, ведь тем самым я бы обесчестила себя, своего мужа и всех родных!

Принц догадался, что теперь только эта мысль останавливала меня, и пошел в наступление. Он стал превозносить любовные связи Людовика XIV, представив моему взору почести, которыми были окружены его возлюбленные, описывал радости, успех и удовольствия, дарованные им. Он доказывал, что г-жу де Монтеспан обожала ее семья; что все чтили и уважали эту женщину, принимавшую даже непреклонную аббатису де Фонтевро. свою сестру; наконец, он пустил в ход соблазн честолюбия, заблиставший всеми своими гранями, как призма, и заметно ослепивший меня; я была настолько ошеломлена, что прибегла к последней слабой защите.

— Но ваша светлость, — залепетала я (и это был последний возглас умирающей добродетели), — я все еще люблю мужа!