да даже сама ностальгия эта проспонсирована выделением некоторых компонентов перакты. Злость на прозаичность мира душила.

Слёзы текли на подушку. Его чувства, не более чем проявление руководствующих сил природы над органическим телом. Кто же он такой? Есть ли в нём крупица чего-то сакрального или он всего лишь биологическая машина? Вдруг его сознание, это сложное устройство нейронных паттернов, за которым ничего не стоит? Факты говорили об отсутствии в его теле чего-нибудь святого. Он — животное, которое должно хотеть жить, жрать, спариваться и доминировать. Так же по Фрейду?

Так да не так, где же зарыта правда, существует ли эта непреложная истина? Кому вообще охота истязать себя этим, когда есть по умолчанию приятные вещи, к которым и должен стремиться здоровый человек. Гормоны регулируют повеление и подталкивают к определённому роду занятий, решение поддаться или воспротивиться принимает, по сути, не животное в нём, а он сам. Но чаще всего эти решения в конце концов исходят из расчёта на будущую получку перакты. Именно она является потаенным смыслом и мотиватором высокоорганизованного биологического механизма. Животные про неё попросту не знают, а люди удобно замаскировали. Если ему противно подчиняться этому незримому кукловоду и его правилам, а жить “свободно” невыносимо, то какой итог оставляет ему оставшаяся кроха логики, разума и здравого смысла? Он не хочет страданий. Разве это зло какое-нибудь? Он не хочет терпеть и страдать. Есть ли ад? Есть адские муки. Почему ему не хорошо? Почему он не может теперь так же впустую прожить свою жизнь как миллионы других homo sapiens? Как единица — отжить свой век, исполнив свой долг и отойти, выпав из карты мироздания. Отправиться в несуществующее вечное путешествие из тела в тело или обрести вечное блаженство в каком-то невообразимом пространстве. Сергею было безумно страшно вообразить, насколько впустую тратят свои жизни монахи, отдающие себя на служение непонятной силе, которой на них наплевать, если она вообще существует, или зачем тогда эти пустые обряды тюрков по погребению усопших, это поклонение божкам? Одна из попыток объяснить мир, а мир в ответ не стал до определённой поры опровергать их фантазии, давая заделать и залепить норы, откуда сочатся страх и неизвестность. Жить более невозможно! Слишком омерзительным оказалось устройство вселенной и его самого. С этой идеей прожить нельзя! Голова ныла и болела, ему казалось, что он кричал, что в его комнате сотни бесов, что он выплакал глаза, и они куда-то делись. Никто не пришёл к нему, никого не было, может, и этого всего тоже не было.

Под самое утро, когда уже начали горланить деревенские петухи, расплющенный под весом таких опротивевших правд, он медленно встал со своего ложа. Он нашёл в той же комнате старый удлинитель от телевизора. Смотав его дрожащими руками, он выперся в коридор. Подался к выходной двери. “Только бы никто не слышал”. — выявилось нечто из глубин подсознания. Повозившись с дверной щеколдой довольно долго и издав порядочно шума, Сергей выбрался на улицу. Его встречал мрачный свет утренней звезды. Она зловеще купалась в пунцовых облаках сиреневого стекающего неба. Гараж дедовской “шестёрки” возвышался таинственным замком посредь двора. Сергею пришлось вернуться назад, но ступал он так, будто его мучают артрит и подагра. Связка ключей, так удобно всегда лежащая на подоконнике входного узкого вытянутого вверх окошка, издала неприятный резкий звук, Сергей попятился ко двору, предательская дверь скрипела. Неровно дыша, он всё делал по заученной методичке, неоднократно проверченной в голове. Для него это было генеральной репетицией.

Гараж отворил свои владения, в глубине спицы висящего велосипеда блестели сереющими палочками. Он не стал направляться вглубь — там высота недостаточная. Встал на перевёрнутое ведро, инструменты из него выскреб под автомобиль. Через одну из деревянных планок стропил перекинул штекер удлинителя, другой же конец совсем не слушал его руки, они не могли связать простейшего узла. Наконец, дело было кончено. Он глотал сырой воздух гаража и не мог им насытится. Эти глотки грозили быть последними свободными действиями в его жизни. Он продрог до основания — перед ним висела самодельная петля. Всё, что теперь оставалось, это залететь в неё головой и опрокинуть стоящее ведро да надеяться, что в конвульсиях он не достанет до автомобиля ногами. Так мало. Он ждал. Пусть ещё одно мгновение ничего не произойдёт.

Предсмертный последний рывок прервали чьи-то шаги из дома. Сергей даже не взглянул, кто это мог быть.

Бабка Маня подошла и прекрыла ладонями рот:

— Батюшки-светушки!

…

XXI

Чрезмерная гордость — вывеска ничтожной души.

И.С. Тургенев

“Неужели ничего так и не понимают?” — смотрел куда-то в пустоту Сергей, над ним по ту сторону кухонного стола возвышался дед Игнат. Возле него тихо плакала бабка, пытаясь перемыть в который раз одну и ту же чашку. Не было, наверное, ещё и шести. Дед выкидывал из себя какие-то фразы. Мелкие, сухие. До Сергея они не доходили. Он будто не до конца понимал, что ещё живой. Что его лёгкие не лопнули от удушья, что его мозг не погиб из-за нехватки кислорода.

Его пытались отругать, да что толку, как против такого идти? Это не кража, не проступок. От такого не накажешь как следует. Запретить что-нибудь? А толку, опять сделает себе увечье или вывернет вены. Бабка не спеша прятала в пакетик все острые предметы в доме, чтобы запрятать в чулан. У этих людей даже и в мысли не было о таком. “Какой грех. Какой грех”. — шептала она.

Внук её не верил в грехи, не верил в прогресс, в будущее, в счастье, в семью. Стал убеждённым мракобесом и не хотел даже прикасаться к науке. Что теперь? Что им делать? Сегодня вечером Отец с женой и дочкой пересечёт границу и им можно будет позвонить.

Сергей надеялся, что не расскажут. А они взяли и рассказали. На следующий день приехал отец, чтобы забрать сына. Он уже знал от бабки Мани, что мальчик хотел наложить на себя руки. Чтобы не утруждать стариков таким бременем, скорый семейный совет постановил решение об эвакуации Сергея с места инцидента, дабы сберечь нервишки и здоровье.

— Садись! — буркнул отец, укладывая сумки в багажник.

В его тоне звучали очень неприятные звуки.

Всю дорогу они ехали молча.

Ни на секунду у Сергея не пропадала мысль, о том, что всё усугубилось, и стало только хуже.

В квартиру они вошли, но Сергея праздно никто так и не встретил. Алёна Витальевна готовила какое-то варево. Отец приказал сыну