– Как же ты туда вошел? – забеспокоился Сашка. Он почему-то решил, что в кабинете труда сейчас и происходит самое важное, битва века, и он, Квасников, должен быть там обязательно.

Сашка уже собрался в третий раз обойти школу, как вдруг где-то за углом стукнуло окно. На цыпочках Квасников обогнул школу.

Было открыто окно в кабинет директора.

За шесть лет учебы в школе Сашке несколько раз доводилось бывать на знаменитом красном ковре в директорской. Хороших воспоминаний о тех визитах у него не осталось.

На пятом этаже грохнула фрамуга. Сашка выбежал обратно на площадку. В кабинете труда происходило что-то непонятное – свет мигал. Мигал неровно, словно кто-то неведомый выводил бесовскую морзянку.

Рядом с Квасниковым вздохнули.

Сашка не обратил на это внимания.

Будут тут всякие вздыхать, а он оборачивайся.

На долгие полминуты свет загорелся, а потом погас. Совсем. И фонарь на улице тоже.

– Что за черт! – возмутился Сашка, поворачиваясь к любителю вздыхать.

Рядом с ним стоял Иван Иванович Иванов и смотрел нехорошими зелеными глазами.

– Мама! – Крик сам вырвался у Квасникова из груди.

Иван Иванович Иванов медленно мигнул и так же медленно стал поднимать руку, в которую было что-то зажато.

Дальше у Сашки голова стала работать отдельно от тела. Все внутри его требовало, чтобы он немедленно («Слышишь? Сейчас же!») бежал домой и все рассказал родителям. Ноги же почему-то понесли Сашку к открытому окну. Он мгновенно пролез сквозь прутья решетки, оставив на улице кроссовку с правой ноги, захлопнул окно, закрыл шпингалеты, пролетел мрачный кабинет с красным ковром и выбрался в гулкий пустой коридор первого этажа.

Если бы у него сейчас были молоток, гвозди и доски, он бы не поленился заколотить окно и дверь в директорскую. Но ничего у него не было, поэтому, припадая на правую ногу, он помчался на пятый этаж.

Сашке сильно повезло бы, если бы он все-таки заколотил дверь. Потому что как только он пробежал кабинет и направился к лестнице, из директорского кресла поднялась темная фигура (а какая еще фигура могла быть в темном помещении, куда сквозь зашторенные окна не попадал свет уличных фонарей?) и бесшумно выскользнула следом за Квасниковым.

Не чувствуя под собой ног, Сашка взлетел на пятый этаж. Здесь все было тихо. Задержав дыхание, он протянул руку к двери кабинета труда.

Но дверь открылась сама, сильно шарахнув Сашку по руке. В придачу ко всему сверху на него упал увесистый том Ожегова.

– Какого лешего! – выругался Квасников. Он не мог понять, за что теперь хвататься – то ли за дверь, то ли за ушибленную руку, то ли за пострадавший лоб. Хотя впору было хвататься за голову, потому что за дверью происходило невозможное – с остервенелым лицом Илька Шагунов выкручивал манекену руку. – Ты чего творишь? – Кинулся Сашка к приятелю.

– Не подходи! – заревел Шагунов, отпихивая Квасникова. – Зашибу!

– Да я тебя сейчас сам зашибу!

Сашка одной левой мог сбить с ног тщедушного Ильку. И Шагунов об этом прекрасно знал и в нормальном состоянии кричать такую глупость он просто не мог. А значит, с другом происходила какая-то беда.

– Отвали от него!

Квасников попытался разнять дерущихся, за что получил внушительный удар в челюсть и оказался на полу. Пока Сашка приходил в себя и тряс головой, около двери он успел заметить свой затоптанный платок. Тот самый, что еще совсем недавно был платочным человечком.

– У тебя совсем, что ли, крыша поехала? – возмутился Квасников, все еще глядя на свой изгвазданный платок. – Ты зачем его разобрал? Ты что тут вытворяешь?

Вклиниться между упорно сопящим Илькой и застывшим, как столб, манекеном не получалось. Тогда Сашка просто наподдал Шагунову ногой сзади.

– Не лезь не в свое дело!

Илька развернулся и посмотрел на друга чужим тяжелым взглядом. На секунду Сашка подумал, что перед ним стоит не Илька Шагунов, знакомый до последней черточки лица, а неизвестный пацан.

– Сказано было тебе – вали отсюда! – прохрипел Шагунов. – Пока всерьез по башке не получил.

– Ты у меня сейчас сам получишь! – начал закипать Сашка. – Как с разворота двину – руки-ноги по углам искать будешь.

Илька больше не стал спорить. Он сделал короткое движение рукой, и мир для Квасникова на какое-то время померк. Когда же он снова смог дышать и стены перестали давить на него, Шагунов уже оторвал манекену одну руку.

– Шагунчик, прекрати! – завопил Сашка. Из глаз его потекли слезы, до того ему было жаль добрый безответный манекен.

– Сначала он мне пергамент отдаст, а потом поговорим, – хрипло произнес Илька, снова кидаясь на противника. В ответ манекен выставил вперед подставку, шевельнул плечом, и Шагунов кувырком полетел на пол. Сашка бросился к нему.

– Чего ты к нему привязался? – Квасников встал между приятелем и манекеном. – Скажи ему свое слово, он ведь послушается. Зачем ломать-то?

– Он меня и без слова послушает.

Тощий Илька положил руку на плечо внушительному Квасникову, и тот прогнулся под невероятной тяжестью этой руки.

– Да что с тобой? – Сашка освободился от «железного» пожатия. – Слушай, шел бы ты домой.

– Не стой на моем пути! – Илька секунду подождал, пока Сашка выполнит приказ и отойдет. Но Квасников не шевелился. – Я сказал – не стой!

Если бы Сашка соображал чуть быстрее, он бы отошел. Но как человек слабохарактерный, Квасников был упрям. Поэтому он лишь мотнул головой, сжимая кулаки.

Илька сделал шаг вперед.

Не сказать, чтобы у Сашки был большой опыт драк, но в небольших школьных потасовках, которые, кстати, Шагунов обычно избегал, перевес был на стороне Квасникова. Сейчас же из тихого изобретателя Илька превратился в жестокого бойца. Получив несколько чувствительных ударов, Сашка свалился, и Илька шагнул вперед. Раздался хруст, и Квасников зажмурился, словно ломали его.

– Не надо! – он снова заплакал, до того чудовищно выглядела расправа с манекеном. – Шагунов, остановись!

Илька повернулся к Сашке, и Квасников вжал голову в плечи. Шагунов отпихнул от себя порядком измочаленный и уже не сопротивляющийся манекен и подошел к приятелю.

– Лучше бы ты ушел, – тихо произнес Илька, занося ногу.

Сашка приготовился к тому, что ему сейчас будет очень больно.

Но вместо этого сверху на него полилась вода.

Давно у Ильки не было такой беды с головой. Раньше она могла болеть, он ею бесконечно обо что-нибудь ударялся, особенно когда ползал по подвалам. Но такого, чтобы он думал об одном, а происходило другое – еще не было.