– Меня зовут Три Саргасс, – сказала она, как только освободилась от обузы в виде котенка. – Вы серьезно про лепешку с лапшой? Или пытаетесь поставить в неловкое положение агента министерства информации, вызвав у него капсаициновое отравление?

– Нет, про лепешку я серьезно, если только вы как-то особенно не подвержены капсаициновым отравлениям, уполномоченный. – Квеквелиху изобразила поклон над пальцами, не потревожив при этом котенка. – Четырнадцать Костыль, с разведывательного артиллерийского корабля «Девятое цветение острия ножа», Десятый легион. Мы не травим агентов. Разве что в случае крайней необходимости.

«Девятое цветение острия ножа» был тем самым кораблем, который принял передачу отвратительных чужеродных звуков. Может быть, Три Саргасс все-таки выбрала правильное место для отдыха, даже несмотря на отсутствие здесь алкоголя.

– Спасибо, – сказала она несколько более дружелюбным тоном, чем прежде, и принялась разглядывать Четырнадцать Костыль, которая пыталась понять, за что же ее благодарят. На это ушло не слишком много времени. Определенно рядом с ней сидел опытный переговорщик, даже шпион! Флотский шпион, что, впрочем, не имело значения.

– Вы используете эту запись, – сказала Четырнадцать Костыль. – Ту, которую «Острие ножа» сделал, перед тем как нас загнали сюда. Вот свезло так свезло, уполномоченный. Я говорю на пяти языках и могу точно сказать: эта фигня никакой не язык.

Три Саргасс кивнула.

– Я это заметила, – сказала она. – Но у министерства привычка изъясняться с неизъяснимым, так почему бы не попробовать?

– Уж лучше вы, чем мы.

– Пять языков! Как вы ими пользуетесь на артиллерийском разведчике?

Ее вопрос был искусно сформулирован. Это напоминало игру в амалицли с новым соперником, когда ты оцениваешь его игровые навыки и скорость, но только словами. Именно этим и занималась сейчас Три Саргасс – и насколько это было легче, чем думать о Махит Дзмаре.

Четырнадцать Костыль неполным, удивленным движением пожала плечами и сказала:

– Мы разговариваем – вот что мы делаем. Даже во Флоте. Разговоры вовсе не зарезервированы для одних агентов разведки.

Она принялась гладить каураанского котенка, и он замурлыкал так громко, словно хотел стать двигателем звездного корабля, когда вырастет.

– О, я слышала, что Третья Ладонь Флота очень хорошо умеет разговаривать, – сказала Три Саргасс, точно повторяя движение плечами собеседницы. Она удивилась, от души удивилась, когда лицо Четырнадцать Костыль стало неподвижным, бесстрастным и холодным.

– Не только Третья Ладонь, – сказала она.

– Простите мое невежество, – сказала ей Три Саргасс, оставляя Четырнадцать Костыль шанс объясниться. Она подозревала, что та не сможет противиться желанию. Три Саргасс затронула какой-то нерв, какое-то место гордости в самой сердцевине собеседницы, и та принялась защищать его, а Три Саргасс узнала что-то новое для себя.

– Мы – Десятый Легион, а не Третья Ладонь, – сказала Четырнадцать Костыль. – Нам не нужны политические офицеры для выполнения нашей миссии, если вы меня понимаете, уполномоченный.

Умолчание было очевидным: «министерство информации нам тоже не нужно». И кое-что более важное: Десятый легион находится под командой Девять Гибискус и не любит, когда его шпыняет Третья Ладонь министерства войны.

А Третью Ладонь возглавлял Одиннадцать Лавр, на предмет контактов с которым ее допрашивали в баре космопорта Сокровенной области. Тот, кого побаивалась сама император. «Очаровательно».

– Слушайте, у меня появилась одна мысль, – сказала Три Саргасс. – Простите мои инсинуации. Мы, конечно, всего лишь министерство информации и никак не можем знать всего. – Она улыбнулась, преднамеренно широко раскрыв глаза. – Я, пожалуй, съем эту лепешку с лапшой. И если вы не возражаете – и, естественно, если это не засекречено, – я бы хотела побольше узнать о ваших миссиях.

Если она будет вести себя правильно, то сможет провести тут всю ночь, будучи полезной, и ей не придется говорить с Махит до самого утра. Это вызвало чувство вины и болезненное ощущение, будто она прячется от проблем, но сейчас ей в не-баре с полезным флотским контактом было гораздо проще. Проще, чем все остальное.

* * *

Махит лежала на спине в темноте и пыталась почувствовать корабль вокруг нее, его громадный двигатель, гудение живой машинерии.

Ее лицо находилось в футе от потолка. Когда она закончила читать «Опасный фронтир!», не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в постель. Она заняла верхнюю полку, руководствуясь двумя мотивами: во-первых, почтительным отношением к Три Саргасс, если та появится в их общей каюте. Забираться в темноте по лестнице на верхнюю койку было занятием отвратительным, это всякому известно. Во-вторых, желанием получить максимальный комфорт от уединения. Если игнорировать высоту падения справа, расстояние до пола, то можно считать, что она лежит в безопасности своей спальной капсулы на Лселе.

Впрочем, тут она не чувствовала себя в безопасности, но привычки памяти создавали самые разнообразные лжеубежища. Узкие, ограниченные пространства для сна, подвешенные в сложной металлической раковине, называвшейся станцией – или на корабле, пусть и тейкскалаанском, – устраивали ее. Они создавали правильное ощущение. Она подняла руку, дотронулась до потолка пальцами, почувствовала, что немота в них так и не прошла, только переходила в пульсирующее покалывание при касании поверхности потолка.

Нейропатия. Теперь это стало чаще случаться – или все чаще ее удивляло. Как это могло проскользнуть в нее, даже когда она и не пыталась работать со своим имаго, с любой из версий?.. Ей придется научиться жить с этим, да. Привыкнуть к тому, что это постоянная часть нее.

Ощущение тоски из какой-то дальней-дальней дали, даже не мысль, а эмоциональное эхо. Как она одновременно хотела и не хотела плакать, и при этом чувствовала, что Искандр хотел бы для них иной жизни, где всего этого не происходило бы…

.

«Уже поздняя ночь, а я на тейкскалаанском военном корабле, и я так сильно поссорилась с другом, что она не придет в каюту, где нахожусь я. К тому же я дважды ссыльная – раз из дома, раз из Тейкскалаана. И руки у меня болят. У меня есть все основания купаться в страданиях».

, – сказал Искандр, и в его словах слышалась холодная окончательность, от которой Махит захотелось сдавить его, как она давила на синяки.

«Как это мы не ссыльные?»

.

«Любое место в мире», – на языке, на котором они так привычно говорили внутри своей головы, не на их родном языке, а на языке империи. Махит как будто не могла найти способ прекратить это. Общение на этом языке, по мнению их обоих, было лучшим.