захихикала, как дура. Улыбка сошла с его лица, и он приложил палец к губам. Я сделала то же самое и вышла за дверь, не понимая, как относиться ко всему этому – то ли пугаться, то ли смеяться. Когда я спустилась на первый этаж, в гримерную, чтобы переодеться, ко мне пришли Андреа и Люсьен. Они дали мне много денег. Тот тип оставил огромные чаевые. Они намекнули, что я, наверное, сумела ему угодить, раз он был так щедр. Мне бы держать язык за зубами, но я не смогла. Я рассказала им, чем мы занимались в шестом номере. Рассказала о массаже, о танго, даже об окне. И поделилась своим мнением: это одинокий старик, тоскующий по прошлому; чтобы скрасить одиночество, он живет воображаемой захватывающей жизнью и на прощанье по секрету сообщил мне, что он – беспощадный киллер и собирается совершить очередное убийство. «Какая жалость, – ответила Андреа, – я-то думала, у него водятся денежки, а это просто жалкий старикашка, который от скуки заставляет молодых женщин массировать его и поет песни Гарделя. Старость – это падение в ничтожество; поклянись, Люсьен, что не дашь мне состариться». Люсьен хранил серьезность и был, как всегда, молчалив. Затем я ушла домой. Всю дорогу у меня было ощущение, что кто-то следует за мной по пятам, но, когда я оборачивалась, сзади никого не было. Я опять почувствовала в животе тяжелый камень. Дома я легла в постель и заснула с этой тяжестью. Назавтра камня уже не было, но проявились первые симптомы приступа. Вначале я не увидела в этом связи с шестым номером. И три дня не думала об этом. Вернее, заставляла себя не думать. Только в тот день, когда ты пришла навестить меня, я начала понимать, что там произошло. Вот почему я так странно вела себя. Дело не в болезни. Все это случилось со мной из-за секрета, который я не сберегла. Знаю, это кажется неправдоподобным. Кстати, я никому об этом не рассказывала. Да и кто бы мне поверил? Даже ты, похоже, не веришь. Врачи не могут объяснить, почему этот приступ был таким тяжелым. Я ведь принимала все необходимые лекарства. И все было хорошо. До того самого вечера. Можешь не верить, но в глубине души я знаю: если бы я тогда не проболталась, то не валялась бы здесь. После того вечера, после шестого номера мне постоянно чудится, что тот старик где-то рядом. Бывает, я слышу его голос, поющий аргентинское танго, но поблизости никого нет. Может, я сама пою, не отдавая себе в этом отчета. Или он у меня внутри. Во мне. Он – призрак того камня у меня в животе. Все думают, это бред. Но я не брежу. А сейчас он ходит по этому огромному городу и убивает кого-то или, может, уже успел убить, и никто ничего не может сделать.

Дениза замолчала и закрыла глаза. Я тоже подумала, что она бредит. Через несколько секунд она открыла глаза и сказала:

– Это не бред, Сига. Я знаю, это не бред. Ты должна мне поверить.

– Ты знаешь его имя?

– Он не сказал мне, как его зовут. Он вообще ничего не сказал о себе, кроме того, что он бывал в этом месте до того, как оно стало называться клуб «Вотрен», и что ему нравится мелодия этого танго. И что он убийца. Больше я ничего не знаю. Но я хотела сказать тебе все это, дорогая, на случай, если…

Она замолкла, чтобы набрать в грудь воздуха. Она очень ослабела. Я сказала, что мне пора и скоро я опять зайду к ней. Она снова взяла меня за руку.

– …на случай, если я умру, а ты вернешься в «Вотрен». Остерегайся его. Главное, не подходи близко. А если окажешься рядом, не спрашивай, что он собирается делать.

И она опять закрыла глаза. Этот монолог отнял у нее все силы. Я поцеловала ее и вышла из палаты.

* * *

Весь остаток ночи я думала о рассказе Денизы. Думала о шестом номере. А главное, о том ощущении, которое возникло у меня, когда я зашла проведать Денизу: что за японской ширмой кто-то прячется. И еще о песне, которую я как будто слышала, но не узнала мелодию. Но все эти мысли не помогли мне разобраться в событиях, происшедших в шестом номере, или в бредовой истории, рассказанной моей подругой. Это был какой-то скудный и хаотичный набор неясных ощущений, смутных впечатлений и необоснованных предположений. Я пошла к своему дилеру Хафизу и попросила у него «шторм в открытом море», особую, сильнодействующую смесь, которую он бережет для самых верных клиентов. Я принадлежала к их числу. Хафиз дал мне инструкции по дозировке и настоятельно советовал не нарушать их, если только не случится форс-мажор. Он повторил: «Если только не случится форс-мажор».

В тот вечер я приняла небольшую дозу и работала с яростным вдохновением и энергией до рассвета. Я начала заново писать «Элегию черной ночи». На следующий день после полудня я узнала две новости, которые привели меня в отличное настроение. Первая пришла от гаитянской поэтессы. Она писала, что через несколько дней приедет в Париж. Она собиралась провести здесь неделю, перед тем как отправиться в отпуск в Аргентину. Писала, что скучает по мне. Ты можешь себе представить, как на меня подействовало это сообщение. Я не видела ее со времен Сенегала, и от мысли, что мы скоро воссоединимся, я почувствовала себя такой счастливой, какой не была уже давно.

Вторая новость пришла из больницы. Я позвонила узнать, как себя чувствует Дениза. Она спала, но ее тетя сказала, что за ночь ее состояние улучшилось.

В тот вечер я весело пошла в «Вотрен», уверенная, что Дениза скоро вернется, и счастливая от того, что через несколько дней снова увижу мою поэтессу. Остальное я забыла. К двум часам утра я закончила выступление и по дороге домой решила снова покурить смесь «открытое море», немного увеличив дозу. Я любила иногда после выступления пройти через соседний парк: по ночам там было тихо и безлюдно. Вот и сейчас я свернула в парк с косячком в руках. Но не успела я сделать и несколько шагов, как на некотором расстоянии от меня заметила незнакомца из «Вотрена». Без сомнения, это был он: как и тогда, его окружала пурпурно-зеленая аура.

Кроме нас двоих, в парке никого не было. Незнакомец, убедившись, что я его заметила, быстро зашагал по аллее вглубь парка. Секунду-другую я стояла как вкопанная,