Вдруг Лори охнула, в жилах застыла кровь – по левому борту качался на воде труп Дэниела. Труп дрейфовал лицом вверх, глядя невидящими глазами в небо, руки раскинуты в стороны, шорты пузырились воздухом. Волосы разметаны в беспорядке, соленая вода пропитала поврежденную кожу вокруг раны.

Лори зажала рот рукой, до крови закусила губу.

Проследив за ее взглядом, Майк изменился в лице.

Что, если мальчик или его отец посмотрят в эту сторону? Тогда все кончено.

Майк поднялся на ноги и пошел на нос, где отец и сын прокладывали путь.

– Кажется, я что-то заметил, вон там, – указал Майк в противоположном от трупа направлении. – Там что-то в воде, видите?

Отец и сын смотрели на пустую полосу моря, пытаясь что-нибудь разглядеть.

– Я точно видел чей-то плавник. Может, дельфин? Или акула?

– Акулы здесь водятся, но я ничего не вижу… – ответил отец мальчика.

– Темный плавник, примерно такой, – сказал Майк, разведя ладони. – Вон там, смотрите!

Майк, не переставая, отвлекал проводников разговорами и вопросами, чтобы они смотрели или вперед, или на него. Постепенно покачивающийся на волнах мертвец пропал из поля зрения, оставшись где-то в расширяющемся кильватерном следе лодки.

Тридцать три долгих дня Лори с замиранием сердца мечтала о том, как покинет остров. В ее воображении она оказывалась или на спасательном катере, или на поисковом вертолете, но никак не на рыбацкой лодчонке.

– Красивый у тебя сын, – заметил хозяин лодки.

Она взглянула на Сонни: облачко мягких волос разметалось у нее по груди, крошечные розовые пальчики сжимали ее большой палец.

Она хотела что-то ответить, сказать – он не мой; его мать умерла – но ответ застрял в горле.

У меня сын.

Глядя, как зеленые брызги острова скрываются за горизонтом, Лори наслаждалась игрой с Сонни. Вес малыша больше не тяготил, у нее не болела спина – мышцы привыкли и окрепли.

Кроме людей на этой лодке, весь мир будет считать, что пассажиры рейса FJ209 погибли. Обняв Сонни покрепче, она решила: «Так тому и быть».

Глава 65

Теперь | ЭРИН

Стою напротив сестры и, покручивая сережку в мочке уха, внимательно слушаю ее рассказ.

Не могу на нее налюбоваться. Боюсь, что, если отведу взгляд – хоть на миг, – она исчезнет в клубах дыма, растворится в ночи. Она объясняет, как приплыла сюда, на главный остров, как тайком уехала в отдаленный район вместе с малышом, как разошлись их пути с Майком. С трудом представляю себе, через какие трудности ей пришлось пройти в первые несколько недель, без документов и почти без денег. Но она справилась. Да что уж, преодолевала и не такое. Теперь она и Сонни живут в простой лачуге, которую она снимает почти за бесценок, зарабатывая продажей картин в местной галерее.

Закончив рассказ, Лори замолкает. Какое-то время мы стоим и молчим.

Не знаю, что сказать. Не знаю, что чувствую.

Океан мерно дышит у нас за спиной.

– Где сейчас Сонни? – спрашиваю я.

Она поворачивается, указывая на стоящую между шезлонгами коляску, которую я сразу не заметила. Засунув большой палец в рот, в ней спит маленький ребенок.

Смотрю на малыша как завороженная. В лунном свете вижу обрамленное светло-каштановыми волосами фарфоровое личико.

Они выжили.

Глядя на спокойно спящего Сонни, я вспоминаю, каких только версий о пропаже самолета не перебрала за два года. И все же никогда по-настоящему не верила, что Лори выжила. Потому что искренне считала: если бы она выжила – вернулась бы ко мне. Мы ведь родные сестры. Мы в жизни не бросили бы друг друга.

А дальше… После появления пилота я вообразила, что Лори до сих пор на острове, начала подозревать каждого из пассажиров того самолета. Думала, кто-то сильный и опасный не дает ей оттуда выбраться. Я неустанно искала материал, выдвигая гипотезы. Все улики, которые я раскопала – окровавленное платье, информация о пропавшем ноже, все видео Лори, – указывали на отчаянное желание сестры покинуть остров.

Однако я упустила самую очевидную вещь.

Да, Майк угрожал ей; да, она боялась попасть в тюрьму, но, в конце концов, дело не в этом. Я смотрю на мирно спящего Сонни, на его склоненную набок голову и темные крылья крепко сомкнутых ресниц, и четко осознаю, что Лори сделала главный выбор. Лишь одно значило для нее больше, чем сестринские узы. Материнство.

Несмотря на влажное тепло ночи, меня пробирает озноб.

Я думаю о стене, оклеенной статьями и вырезками из газет, фотографиями и вопросами. Размышляю об одиноких ночах, когда я выпивала бутылку вина, чтобы унять боль, потому что не было сил на все это смотреть. Я глушила горе многими другими способами – приводила мужчин, работала допоздна, продолжала двигаться и кружиться в колесе жизни, чтобы ничего не чувствовать. Чтобы не слышать голос в голове, вновь и вновь повторяющий, что это моя вина. Чертовски злобный, мой внутренний голос на каждом шагу услужливо напоминал, что все случилось из-за меня, и я заслуживаю наказания. Шептал, что я подвела Лори.

И вот она, жила здесь все это время.

Я смотрю на сестру, все еще привыкая к ней новой – темноволосой и худой. Она ведет себя иначе: не могу указать ни на что конкретное, но изменилось что-то в осанке и в том, как твердо она стоит на ногах. От нее веет надежностью, словно внутри появился невидимый стержень. Появились новые морщинки у рта и в уголках глаз – такие бывают от смеха и улыбок.

Во мне закипает ярость.

– Значит, ты здесь счастливо жила-поживала. А я? Каково было мне, подавленной горем! – Ненавижу это выражение. Им слишком злоупотребляли. В СМИ постоянно кто-то был подавлен горем из-за чего-то, но другое слово в голову не приходит, потому что именно так я себя и чувствую. У меня выбило почву из-под ног, а Лори все это время жила здесь с малышом. – Ты могла бы выйти на связь, Лори! Позвонить! Прислать сообщение! Написать мне…

– Я писала. Я писала тебе десятки раз. Начинала письма и отправляла в черновик, так и не закончив, потому что письма недостаточно. Нет слов, чтобы выразить все, что наболело. Я даже звонила тебе… ждала, когда ты ответишь, и слушала твой голос. Но что я могла тебе сказать? Даже сейчас, когда ты здесь, что я могу сказать? – Она качает головой, затем спрашивает: – Эрин, если бы я написала тебе, ты бы одобрила мое решение? Отпустила бы меня?

– Нет, –