Сердце мое колотится, к горлу подкатывает комок. Пытаюсь проглотить его, но он застрял, распухший и теплый.

— Понимаю, звучит глупо, — бормочет он, и я чувствую, как слабеет его объятие.

Тогда я сама обнимаю его еще крепче.

— Ничего не глупо, — тихим и настойчивым голосом шепчу я. — И при чем здесь «обабился»? Ведь это очень красиво… И ты тоже такой красивый…

Какая-то тень пробегает по его лицу, не могу понять, что за мысль снова пришла ему в голову.

Потом он встает. Я неохотно отпускаю его.

Эндрю поднимает с пола свои темно-коричневые шорты, натягивает поверх трусов.

Все происходит так быстро, что я в растерянности гляжу и ничего не могу понять и только через несколько секунд, опомнившись, тоже надеваю майку.

— Да… Может, отец с самого начала был прав. — Эндрю подходит к окну и глядит на Новый Орлеан, раскинувшийся внизу. — У него тоже что-то было в душе, но он таил это, прикрывался всякой чушью насчет того, что, мол, «настоящий мужчина никогда не плачет».

— Что он скрывал?

Я подхожу к нему сзади, но не касаюсь его. Он сейчас недосягаем, в том смысле, что, кажется, не хочет, чтобы я была здесь. И это не утрата интереса или влечения, тут что-то другое…

— Он понимал, что ничто не длится вечно, только вслух не говорил этого, — не оборачиваясь, отвечает Эндрю. Некоторое время он молчит, скрестив руки на груди и глядя в окно. — Лучше скрывать свои чувства, чем поддаться им и позволить превратить тебя в черт знает что… А раз уж ничто не длится вечно, то в конце концов все хорошее в жизни неизбежно несет с собой страдание.

Эти слова буквально пронзают мне сердце.

И все мгновенно возвращается на свои места, будто ничего и не было, никакой близости с Эндрю: стена между нами, казалось рухнувшая благодаря моим усилиям, снова стоит как ни в чем не бывало.

Да, он прав, и я, черт возьми, понимаю, что он прав.

Именно эти мысли и удерживали меня, не позволяли полностью раствориться в нем, всей душой принять его мир. В считаные секунды правота его слов снова подчинила меня этой логике.

Ладно, хватит об этом. Сейчас есть кое-что поважнее, чем мои проблемы, и уж я позабочусь о том, чтобы относиться к нему как прежде.

— Ты… Тебе надо ехать на похороны отца, так что…

Эндрю резко разворачивается ко мне, в глазах решимость.

— Нет, на похороны я не поеду. — Он надевает чистую рубаху.

— Но, Эндрю… ты должен это сделать, — хмурюсь я. — Ты никогда не простишь себе, если не поедешь на похороны отца.

Скрипнув зубами, он отворачивается, садится на край кровати, наклоняется и сует босые ноги в кроссовки.

Потом поднимается.

Я беспомощно стою посреди комнаты, гляжу на него, не веря собственным глазам. Надо срочно придумать что-то, найти такие слова, чтобы он послушался меня, но сердце подсказывает: это бесполезно, у меня ничего не выйдет.

— Я знаю, что надо делать, — говорит он и сует в карман шортов ключи от машины. — Скоро вернусь, хорошо?

Ответить я не успеваю. Он шагает ко мне, берет мою го лову в ладони, наклоняется и прижимается лбом к моему лбу. Гляжу ему в глаза и вижу бездну, в которой бурлит страдание, неуверенность и много других самых сложных и противоречивых чувств, которым я не могу придумать названия.

— Дождешься? — спрашивает он, нежно заглядывая мне в глаза, так близко, всего в нескольких дюймах.

Я отстраняюсь и киваю:

— Дождусь.

Больше сказать ничего не могу. Меня тоже обуревают противоречивые чувства, я тоже ни в чем не уверена. Но вдобавок мне очень больно. Сердцем чую, что между нами что-то происходит, но сейчас это не сближает нас, как тогда, в пути, нет — все больше отдаляет друг от друга. И это пугает меня до дрожи.

Я понимаю эту логику. Все мои стены восстановлены. Мне никогда еще не было так страшно.

Он выходит из номера, а я остаюсь, глядя на закрывшуюся за ним дверь.

С тех пор как Эндрю вернулся за мной на автобусную станцию, он в первый раз оставляет меня одну. Все это время мы с ним практически не разлучались, а теперь, когда он вышел из номера, мне кажется, что я его больше никогда не увижу.

ЭНДРЮ

— Раненько начинаем! — говорит бармен, посылая мне по гладкой поверхности стойки стакан.

— Вы-то уже открыты и наливаете, — парирую я. — Значит, нормально.

Уже три часа дня. Кэмрин я оставил одну еще рано утром, в восьмом часу. Странно, что мы так долго вместе путешествуем и до сих пор не догадались обменяться номерами мобильников. Скорее всего, просто в голову не могло прийти, ведь мы с ней практически не разлучались. Наверняка сейчас она уже думает, что я вообще больше не вернусь… Впрочем, может, и жалеет о том, что не взяла мой номер, хотя бы для того, чтобы узнать, как у меня дела. Стекло на дисплее разбито, но телефон работает. Лучше бы не работал: Эшер и мама уже раз двадцать пытались меня достать.

Я думаю вернуться обратно в гостиницу, но только затем, чтобы забрать гитару (она не моя, а Эйдана) и оставить на кровати для Кэмрин билет на самолет. Номера оплачены еще на два дня вперед, так что с ней ничего страшного не случится. И денег оставлю на такси до аэропорта… Это минимум, что я могу для нее сделать. Ведь именно я втянул ее в эту чертову поездку. Значит, должен сделать все, чтобы она спокойно вернулась домой, и не на автобусе.

Сегодня все закончится.

Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы все зашло так далеко, но я был сам не свой, я был ослеплен ею и не мог бороться с запретными чувствами к ней. Надеюсь, с Кэмрин все будет нормально. Я с ней не спал, мы не произносили этих трех, черт бы их побрал, слов, которые, конечно, все только усложнили бы, так что да… думаю, с ней все будет хорошо.

В конце концов, она сама так и не уступила мне. В сущности, я был с ней честен, открыто поставил ее перед выбором: «Если допустишь между нами это, тебе придется признать, что ты моя». Если это не предложение в чистом виде, то уж и не знаю, что это такое.

Плачу за выпивку, выхожу на улицу. Мне нужно было выпить, чтобы не так мучиться. Впрочем, чтобы по-настоящему заглушить переживания, нужна целая бутылка. Сую руки в карманы, шагаю по Бурбон-стрит, сворачиваю на Канал-стрит, плутаю по улицам, названий которых и сам не знаю или не помню. Так и шляюсь по городу без цели, шагаю, куда глаза глядят, примерно так же, как и мы с Кэмрин путешествовали: главное, куда-нибудь ехать, все равно куда.

Мне кажется, я пытаюсь не просто убить время, дождаться темноты и незаметно проскользнуть в гостиницу, пока она спит, а потом так же незаметно улизнуть. Нет, я убиваю время в надежде изменить свое решение. Как не хочется оставлять ее… Но, увы, я понимаю, что так надо.