В гостинице мы довольно долго сидим в моем номере, смотрим какой-то фильм по телевизору. Мы с ним уже успели наговориться вдоволь, но я чувствую между нами какое-то странное напряжение, словно он хотел мне что-то сказать и не сказал… Да и я тоже.

Мне кажется, мы с ним очень похожи: оба не желаем сделать первый шаг.

Что нас останавливает? Может быть, все дело во мне и наши с ним отношения не сдвинутся с мертвой точки, пока он не почувствует, что я знаю, что хочу именно этого? А может, он и сам не знает, чего хочет?

Но как могут два человека, которых бешено влечет друг к другу, не поддаться этому чувству? Уже больше двух недель мы с ним разъезжаем по дорогам страны. Мы успели поделиться своими сокровенными тайнами, мы даже в некотором смысле успели пережить минуты настоящей близости. Мы спали на одной кровати, касались друг друга, и хоть бы что, нас с ним словно разделяет незримая стена, и ничего с этим не поделать. Мы трогаем пальцами эту стену, мы смотрим в глаза друг другу, мы знаем, чего оба хотим, но стена, зараза такая, никуда не исчезает. Либо нас судьба за что-то наказывает, либо мы с ним предаемся самому настоящему, без дураков, самоистязанию.

— Не подумай только, что я уже хочу уезжать, — говорю я, когда Эндрю собирается уйти к себе в номер, — но долго мы еще пробудем в Новом Орлеане?

Он берет с ночного столика свой мобильник, бросает быстрый взгляд на экран, потом сжимает аппарат в руке.

— Наши номера оплачены до вторника, — отвечает он, — но решай сама, если хочешь, можно уехать и завтра.

Сжав губы, я улыбаюсь, делаю вид, что усиленно размышляю, постукивая указательным пальчиком по щеке.

— Даже сама не знаю, — наконец произношу я, вставая с кровати. — Мне, конечно, здесь очень нравится, но ведь надо же, в конце концов, ехать в Техас.

Эндрю с любопытством смотрит на меня:

— Да? Так ты все еще не передумала ехать в Техас?

Медленно киваю, на этот раз размышляя по-настоящему.

— Нет, пожалуй, — отвечаю я сдержанно. — Но ведь я с самого начала собиралась ехать в Техас…

И вдруг меня как громом поражает мысль: «Может быть, в Техасе все и закончится». Я сразу мрачнею.

Эндрю целует меня в лоб, улыбается:

— Ладно, ложись спать, утро вечера мудренее, — и уходит.

А я не могу ничего поделать. Невидимая стена слишком толста и прочна, я слишком боюсь ее, не могу протянуть к нему руку, не могу остановить.

Через несколько часов, ранним утром, когда еще совсем темно и нормальные люди еще спят, я вдруг просыпаюсь и сажусь на кровати. Не знаю, что меня разбудило, но мне кажется, какой-то громкий звук. Я постепенно прихожу в себя, озираюсь в темной, хоть глаз выколи, комнате, жду, когда глаза привыкнут к мраку и я увижу, что такое могло меня разбудить. Скорее всего, что-то упало. Встаю, иду по комнате, отдергиваю занавески, но совсем чуть-чуть, чтобы свету было побольше. Гляжу в сторону ванной комнаты, телевизора, а потом на стенку, разделяющую наши с Эндрю номера. Да-да, наши с Эндрю. И тут мне приходит в голову, что я слышала во сне звук, донесшийся из его номера, ведь я лежала головой именно в ту сторону.

Натягиваю поверх трусиков белые шорты, беру карту-ключ и еще одну, от его номера, Эндрю сам вручил мне ее на всякий случай, и босиком выхожу в ярко освещенный коридор.

Подхожу к его двери и для начала легонько стучу в нее согнутым пальцем:

— Эндрю!..

Ответа нет.

Стучу снова, на этот раз сильнее, зову его, и опять без ответа. Подождав немного, сую карту в щель, потихоньку открываю дверь: вдруг он еще спит.

Эндрю сидит на краю кровати, локти на коленях, сложенные ладони свисают между ног. Плечи опущены, спина выгнута дугой, взгляд устремлен в пол.

Поворачиваю голову направо и вижу на полу мобильник с разбитым вдребезги экраном.

— Эндрю… Что случилось? — спрашиваю я, медленно подходя ближе, но не потому, что боюсь его, а потому, что боюсь за него.

Занавески полностью отдернуты, через окно в комнату льются лунные лучи, освещая полуобнаженное тело Эндрю серовато-голубым сиянием. На нем только трусы. Подхожу, скольжу ладонями по его рукам сверху вниз, сплетаю пальцы с его пальцами.

— Скажи, мне же ты можешь сказать, — говорю я, а сама уже обо все догадалась.

Он не поднимает головы, только нежно сдавливает мне пальцы.

Сердце мое болезненно сжимается…

Делаю еще шаг, становлюсь между его ног, и он не колеблясь обнимает меня и крепко ко мне прижимается. Грудь моя содрогается, я обнимаю его голову, прижимаю к себе.

— Бедненький ты мой, — содрогаясь от жалости, говорю я. Слезы бегут по моим щекам, но я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Прижимаю его голову к себе еще крепче. — Я здесь, я с тобой, Эндрю.

Он тихо плачет, уткнувшись лицом мне в живот. Звуков не слышно, я лишь чувствую, как содрогается его тело. Умер его отец, и он отдается своему горю полностью, не стесняясь меня. Никогда еще он не обнимал меня так долго. Когда по телу его проходит судорога рыдания, руки его сжимают меня еще крепче, и я теснее прижимаю его к себе, с нежностью гладя его по волосам.

Наконец он поднимает голову и смотрит на меня снизу вверх. О, как мне хочется, чтобы с лица его исчезло это страшное выражение страдания. Сейчас я больше ни о чем другом не могу думать. Хочу лишь не видеть на лице его эту боль, хочу, чтобы он снова улыбнулся.

Эндрю тянет меня за талию, укладывает на кровать рядом с собой. Я лежу спиной к нему, и сильные руки его крепко прижимают меня к себе. Проходит еще час, луна переместилась и скоро скроется за краем окна. Эндрю не произносит ни слова, и я не пытаюсь разговорить его. Я понимаю, что сейчас надо помолчать, и готова молчать вместе с ним хоть всю жизнь, если потребуется.

Вот так два прежде неспособных плакать человека, плачут вместе, и если бы сегодня настал конец света, мы бы знали, что свое предназначение в этой жизни мы выполнили.

Где-то на горизонте встает солнце, луна бледнеет и чахнет, но какое-то время оба светила, дневное и ночное, остаются на небе вдвоем почти на равных. Потом небо окрашивается пурпуром, переходящим в розовый цвет, солнце наконец входит в силу и сгоняет съежившуюся луну с небосклона, призывая нашу часть планеты к пробуждению.

Я переворачиваюсь на другой бок, лицом к Эндрю. Он тоже все еще не спит. Я тихо улыбаюсь ему, и он не сопротивляется, когда я легко целую в губы. Эндрю проводит тыльной стороной пальца по моей щеке, касается губ, подушечка большого пальца скользит по моей нижней губе. Я придвигаюсь ближе, он сцепляет мою руку со своей и запихивает их между нашими, тесно прижавшимися друг к другу телами. Его прекрасные зеленые глаза нежно улыбаются мне, потом он отпускает мою ладонь и обнимает меня за талию, прижимает к себе так сильно, что я чувствую подбородком его горячее дыхание.