Христиане потеряли в бою всего двух человек (один из них был братом Потгитера). Так что они с жаром вознесли благодарственную молитву Господу.

Плохо было то, что, отступая, чернокожие дикари угнали с собой все стада буров. Сохранились воспоминания некого Уильяма Корнуоллиса Харриса, английского путешественника, в то время охотившегося на крупную дичь на землях матабеле. По его словам, две недели спустя далеко на севере он повстречал огромную толпу чернокожих воинов, которые гнали с собой несметные стада коров и овец. Заметив вагон Харриса, они с криками его окружили — словно намереваясь атаковать, — но затем передумали и удалились. Дикари были одеты в меховые килты, сшитые из тройного ряда обезьяньих хвостов и спускавшиеся ниже колен; плечи и верхнюю часть тела покрывали накидки из белых коровьих хвостов. Колени, щиколотки, локти и запястья были украшены кисточкам бычьих хвостов, закрепленных над суставами. На щитах у воинов Харрис заметил отверстия от мушкетных пуль. В течение того дня он еще не раз встречал аналогичные отряды. Это отступала армия матабеле, потерпевшая поражение у Вегкопа.

Победа буров стала первым шагом на том пути, который в конце концов привел к появлению на карте Свободного государства и Трансвааля. С этого момента можно уже вести речь не о Капской колонии, а о Южно-Африканском государстве в целом. И тем не менее вернемся к тому бедственному положению, в котором оказались триумфаторы Вегкопа. Прежде всего они остались без тяглового скота, а значит, и без транспорта. Их маленький лагерь со всех сторон был завален разлагающимися трупами. Чтобы избавиться от вони и туч назойливых мух, надо было срочно перебираться на новое место. Но как это сделать без быков? Пришлось запрягать в тяжелые повозки неприспособленных для того верховых лошадей. Однако буры не бросили товарищей в беде. Еще один отряд треккеров под командованием умного и энергичного Герта Марица перешел Оранжевую реку и двинулся на помощь людям Потгитера. Они привели сотню вагонов с необходимыми припасами.

Итак, обе партии первопроходцев объединились и стали лагерем возле горы Таба-Нчу, на две тысячи футов возвышавшейся над равниной. Оставшиеся месяцы зимы прошли относительно спокойно: люди занимались повседневными делами, охотились и обсуждали дальнейшие планы.

Как вернуть угнанный скот? И можно ли продолжать дальше путешествие, не очистив территорию от матабеле? Решено было выслать вперед коммандо из ста пеших человек и семи всадников — жалкая горстка треккеров, если разобраться! — чтобы те обследовали местность в радиусе двухсот пятидесяти миль и по возможности вернули утраченные стада. Дальнейший ход событий подтверждает мудрость такого решения. Дополнительным аргументом служат свидетельства все того же Корнуоллиса Харриса, которому довелось в ту пору посетить крааль вождя матабеле. Он клянется, будто своими ушами слышал, что Мзиликази вознамерился истребить «всех белых захватчиков».

Итак, маленький отряд выехал в длительный рейд по северным территориям. В селении Мосега им удалось захватить матабеле врасплох и уничтожить четыре сотни человек, не потеряв при этом ни единого бойца. Казалось бы, разведчики выполнили задачу: они завладели стадами матабеле (с избытком компенсировав предыдущую потерю скота) и вернулись в лагерь в сопровождении трех американских миссионеров. Кстати, среди них был и Уилсон — тот самый, чья жена стала первой белой женщиной, умершей в Трансваале. Однако главной проблемы, связанной с безопасностью передвижения, они не решили. Поскольку сам Мзиликази уцелел — его в тот момент не оказалось в Мосега, — то буры не сомневались, что вождь попытается им отомстить. В ближайшее время следовало ожидать нового столкновения.

Тут надо сказать, что самоуверенность буров и их чутье в военных делах поистине достойны восхищения. Любой бур безгранично верил в три фактора: в свое ружье, своего доброго коня и свой зоркий глаз. И эта вера в трех китов партизанской войны уступала только презрению и ненависти ко всем чернокожим. Что ж, буров можно понять, если вспомнить, в каких условиях они вынуждены были существовать. Но, с другой стороны, достаточно почитать воспоминания Харриса и заглянуть в дневники великого миссионера доктора Моффата, чтобы почувствовать, насколько сильно бурская кровожадность действовала на нервы Кейптауну (ведь номинально коренное население считалось дружественным Британии).

Весна 1837 года застала буров на прежнем месте — они стояли лагерем у подножия Таба-Нчу. Но как же этот лагерь отличался от того счастливого сообщества друзей, каким казался всего полгода назад! За прошедшие месяцы между двумя руководителями Трека, Потгитером и Марицем, разгорелась нешуточная вражда. Оба эти человека принадлежали к разряду сильных и волевых лидеров, но во всем остальном разительно отличались. Если худой и высокий Потгитер являл собой тип несгибаемого отца-основателя, то Мариц выглядел более мягким и утонченным человеком, представителем зажиточных буров. Остается лишь гадать, как сказалось бы их противостояние на дальнейшей судьбе Трека, ибо в критический момент стало известно о скором прибытии нового персонажа — безусловного вожака вуртреккеров по имени Пит Ретиф. В апреле пошли слухи, что его обоз движется вдоль реки Оранжевой и со дня на день достигнет лагеря.

Ретифа знали и уважали все. Он считался деловым и надежным человеком, к тому же, по меркам буров, очень хорошо образованным. Ретиф родился в Западной провинции в гугенотской семье. За свою жизнь (а ему на тот момент исполнилось пятьдесят шесть лет) Ретиф успел побывать и фермером, и торговцем, и подрядчиком. Он славился как отличный оратор и поборник строгой дисциплины. Ретиф возглавлял партию из ста двадцати человек, которые передвигались на сотне тяжело груженых повозок. В одном из вагонов ехала семья Ретифа, которая, кроме него самого и жены, включала двоих сыновей и двух дочерей. Девушки были настолько хорошенькие, что в честь них назвали ферму Ретифов — Мумесисфонтейн (что в переводе означает «Ручей прелестных дев»).

Стоило появиться Питу Ретифу во главе каравана, как его сразу окружила толпа треккеров. Они радостно приветствовали его и просили занять пост коменданта и губернатора лагеря. Ретиф попытался отказаться, но из этого ничего не вышло.

Это, наверное, была поистине грандиозная сцена. Вообразите себе необъятную равнину, на которой пасутся бесчисленные стада. Там и сям разбросаны палатки и вагоны, пылают лагерные костры. И отовсюду, из самых отдаленных уголков поселения, съезжаются люди, желающие повидать своего вождя. Я хорошо представляю себе эту картину — причудливую смесь прифронтового лагеря и домашнего быта. На колючем кустарнике развешаны постирушки — детские рубашки и женские нижние юбки, дымят котлы (ибо время близится к обеду), и тут же рядом застыли грозные воины с притороченными к седлам ружьями; суровые патриархи, матери с грудными младенцами и сотни слуг-готтентотов, которые сочли своим долгом последовать за хозяевами в дальнее путешествие.

Ретифа окружили сотни треккеров, а каждый из вагонов превратился в трибуну для зрителей. На их ступенях стоят прелестные девушки в старомодных платьицах с завышенной талией, они укрываются от солнца под зонтиками или изящными масками из козьей кожи; девушки встают на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть высокопоставленного гостя, и щебечут без умолку. Возле костров без устали снуют спартанского вида матроны в чепцах и грубых саржевых юбках. Бородатые мужчины с бритой верхней губой — все как один в широкополых соломенных шляпах на зеленой подкладке — недовольно шикают на расшалившуюся ребятню. А за этой толпой еще и следующий круг: сюда входят угрюмые фермеры с отдаленных капских ранчо, они задумчиво потягивают свои трубки, в руках у них ружья, на поясе обязательный тесак в ножнах. Рядом стоят пожилые буры — дедушки и бабушки, они между делом урезонивают шумную молодежь. Весь лагерь собрался, чтобы поприветствовать Пита Ретифа.