— О, снова эта отвратительная особа! — проворчал он. — Я лучше пойду!

Он ретировался, а женщина подошла и уселась за моим столиком.

Выяснилось, что она приехала в Союз навестить родственников.

— Такая чудесная страна! — воскликнула женщина. — Казалось бы, лучшего места для жизни и не придумаешь, если только… Если только закрыть глаза на тот кошмар, что творится вокруг. Да-да, я имею в виду несчастных чернокожих. Им несладко живется, вы не находите?

На следующее утро я выехал в Наталь. Возле Иксопо, где температура воздуха достигала ста десяти градусов в тени, вода в радиаторе закипела, и мне пришлось остановиться посреди раскаленной дороги. Я пешком добрался до ближайшего крааля и кое-как объяснил чернокожей девушке, что мне нужно ведро воды. Она донесла ведро на голове до самой машины, не пролив при этом ни капли. Лишь после того, как я остудил разогревшийся радиатор, мне удалось сдвинуться с места и продолжить свое путешествие. В прошлом неоднократно так бывало, что снег и лед задерживали меня в пути. Но я никогда не думал, что подобная беда может приключиться по причине непомерной жары!

7

Питермарицбург, столицу Наталя, я нашел изнемогающим от полуденного зноя. За столиками кафе сидели люди, одетые в пляжные костюмы, а индусы-официанты разносили им напитки со льдом. Весь город вибрировал от треска цикад в садах.

Теперь, когда я достаточно удалился от границы первоначальной колонии, мысли мои обратились к центральному событию в истории Южной Африки: к Великому Треку и последующему возникновению трех новых провинций. Имена двоих участников того исторического похода — Герта Марица и Пита Ретифа — увековечены в названии натальской столицы.

Раньше я уже касался темы формирования нового типа бура — жителя приграничной полосы, который практически сразу же после основания Капской колонии покинул Кейптаун и пустился в кочевье вместе со своими стадами. До 30-х годов девятнадцатого столетия трекбуры совершали длительные переходы в восточном направлении, но двигались параллельно морскому побережью, не делая попыток пересечь горные хребты, которые отделяли их от нынешней территории Свободного государства и Трансвааля. Сюда забирались лишь немногие европейцы из числа охотников и миссионеров.

Появление английских переселенцев 1820-го по времени совпало со знаменательным моментом в южноафриканской истории: бурский трек натолкнулся на встречное движение племен банту, мигрировавших с востока на запад. Результатом стали кровавые «кафрские» войны. Отныне все попытки буров проникнуть дальше на восток наталкивались на сопротивление воинственных племен банту, и преодолеть этот барьер оказалось не под силу. Если буры хотели продолжить свой трек, им следовало перевалить через горные цепи и устремиться на центральные равнины континента. Именно так они и намеревались поступить. Существовал и еще один фактор, который подтолкнул буров к этому решению. Дело в том, что голландские переселенцы терпели всяческие притеснения со стороны британской администрации Капской колонии. Поэтому в среде буров все чаще возникала мысль о том, чтобы выйти из-под юрисдикции британского правительства. И они видели лишь один путь для реализации своей мечты: покинуть территорию Колонии и искать новые земли, где они смогут осесть и спокойно жить в соответствии с собственными законами. И не сказать ведь, чтобы между бурами и английскими переселенцами существовала какая-то особая рознь. Напротив, совместное участие в «кафрских» войнах, когда британцы и буры плечом к плечу сражались с чернокожими дикарями, сильно сплотило два народа. Они стали чуть ли не лучшими друзьями! Известно, что несколько английских переселенцев 1820-го женились на бурских девушках и приняли участие в Великом Треке. Двое из них — Джон и Томас Монтгомери хорошо нам известны благодаря своим дневникам и воспоминаниям, которые впоследствии были опубликованы профессором К. Дж. Уисом из Блумфонтейна. Если что и раздражало буров, так это бесцеремонный контроль, который пытался навязать Уайтхолл. Не последнюю роль также сыграло поведение некоторых английских миссионеров, которые весьма нелицеприятно отзывались о бурах в своих донесениях в Лондон. Вряд ли голландцам было приятно узнать, что их характеризуют как тупых и жестоких варваров. Последней же каплей, переполнившей чашу терпения, стало неожиданное высказывание лорда Гленелга о том, что «…первоначальная правота находится на стороне завоеванных, а не завоевателей…» Одним росчерком пера сей лондонский политик уничтожил все территориальные приобретения Колонии за последние пятнадцать месяцев (а можно представить, каких жертв это стоило бурам!) и приказал губернатору Капа восстановить границы в том виде, в каком они существовали до «кафрской» войны 1835–1836 годов. Это событие стало переломным моментом в отношениях буров с английской администрацией! Они решили покинуть пределы Колонии, в которой отчаялись отыскать понимание и справедливость.

Как мы уже говорили, французская революция и промышленный переворот в Англии мало затронули буров. В сердцах этих людей до сих пор пылал огонь Реформации. Практически единственной книгой, которую они читали на протяжении столетия, оставался Ветхий Завет. И вот суровое старозаветное племя переселенцев снялось с места и двинулось прочь из Колонии. Движение это было сродни библейскому исходу: буры уходили в полном составе — со своими семьями, слугами мужского и женского пола, а также со своими «стадами и всякого рода животными». Я почти уверен, что в душе они себя ощущали богоизбранным народом.

Скорость исхода определялась скоростью движения быков, ибо буры путешествовали на тяжелых повозках, которые тащили упряжки из шестнадцати быков. В вагоны было загружено все имущество, которое буры нажили за предыдущие годы. Наверное, американцам эта картина показалась бы очень знакомой: точно так же выглядел их собственный поход на Дикий Запад.

Бурский вагон в той же степени являлся порождением фронтира, что и сам бур. Он представлял собой европейскую фермерскую повозку, адаптированную к условиям Африки. Этот корабль степей был на удивление маленьким (всего двенадцать футов в длину) и перемещался на четырех тяжелых колесах с обитыми железом ободами. Над горизонтальной поверхностью повозки крепились полукруглые обручи, на который натягивали парусиновый тент или навес. Верхнюю часть этого навеса покрывали краской, чтобы защищать от дождя; нижняя же часть для лучшей вентиляции оставалась некрашеной. Несмотря на кажущуюся массивность конструкции, вагон довольно легко разбирался (например, при форсировании горного перевала), а затем столь же легко собирался.

Управлял повозкой мужчина, который, вооружившись длинным кнутом, сидел на переднем ящике (или кисте). Впрочем, он гораздо чаще пользовался собственным голосом, чем кнутом. Буру-погонщику не было нужды стегать быков, ибо он знал норов каждого из животных и прекрасно умел с ними управляться. Обычно двух наиболее сильных быков ставили по обе стороны от оглобли у самой повозки. Перед ними попарно выстраивались остальные, и возглавляли упряжку лидеры — два самых умных (или же самых опытных) быка. Чтобы быть уверенным, что упряжка никуда не свернет, вперед пускали специального человека — вурлопера (то есть впереди идущего), который контролировал движение при помощи кожаного поводка, накинутого на рога лидеров. Обычно эту роль исполнял маленький готтентотский мальчик. Вот так выглядела стандартная бычья упряжка. И надо сказать, ничто так не радовало сердце бура, как хорошо укомплектованная упряжка!