Они держались довольно долго. Несколько лет? Ощущение такое, что да. А может, и нет. Они же были старшеклассниками, почти выпускниками. Он уверен в этом, потому что Бронте отдала ему свои слова. Желтоватый конверт, потертый, с завернувшимися уголками, а внутри – десятки бумажных карточек, и на каждой слово.

«Используй их, – сказала она. Свет был потушен, чтобы они могли сразу заметить, если чья-то тень появится в яркой полосе под ее дверью. Однако он все равно отчетливо видел ее лицо. – Я хочу, чтобы ты меня скомпрометировал».

Элиот не помнил, что ответил на это. Вполне возможно, что попытался отговорить ее. А может, и нет. Он тогда думал о многом, и сейчас, когда прошло столько времени, ему трудно отличить свой реальный выбор от вымышленного. Потому что вся его память заполнена ею: тем, как она лежала на своей кровати и как ее обнаженные плечи ярко выделались в полумраке. Он помнил ее лицо в тот момент, когда зашептал слова. Он был неуклюж, в тот первый раз. Он не сразу нашел тот промежуток между полным пониманием и компрометацией, то полуосознанное состояние, когда здравый смысл утрачивает часть своей власти и тело открывается навстречу. Если он загонял ее глубоко, ее лицо застывало, если он возвращал ее к поверхности, ее взгляд становился сосредоточенным. Он прикоснулся к ее груди и ощутил ладонью, как затвердели ее соски. Выгнувшись, она прижалась к нему бедрами.

«Трахни меня, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты трахнул меня».

Она выла и рычала, как зверь. Элиот испугался, что их услышат, и сказал: «Потише, Шарлотта». И она зашипела – он никогда не думал, что человек способен издавать такой звук. Ее тело покрылось гусиной кожей. От каждого его прикосновения по ней прокатывалась волна. Ее бедра поднимались и опускались, и когда он дотронулся до нее там, она издала высокий, но едва слышный стон, легкий, как дыхание. Он решил, что как-то повредил ей, и остановился. Ее лицо исказило отчаяние, и она взмолилась, чтобы он не останавливался. Он снова стал ласкать ее, и она удовлетворенно вздохнула. Этот долгий вздох послужил ему сигналом, и он смел с пути преграды из ее застенчивости и почти добрался до ее самой сердцевины. Он сунул руку ей между ног, туда, где было жарко и влажно.

«Войди в меня», – сказала она. Слова превратились в песнь, все звучавшую и звучавшую у него в ушах. Ее ногти впились ему в спину, и он уже не мог сдерживать себя. Он быстро расстегнул брюки. Он вошел в нее, и ее тело тут же превратилось в металл, в раскаленную сталь. Он кончил в несколько мгновений.

Они долго лежали рядом. Элиот знал, что надо уйти до рассвета, чтобы никто не увидел, как он выскальзывает из ее комнаты, но у него не хватало сил оторваться от нее. Он нежно обнимал ее, пока она возвращалась к ясному сознанию. Они целовались. Когда в небе появились первые проблески зари и оттягивать расставание стало опасно, он встал с кровати. Она проводила его до двери – он никогда не забудет, как ее тело заливал лунный свет, – и сказала:

«В следующий раз я – тебя».

На дереве заорал какаду. Элиот резко втянул в себя воздух, выдохнул. Сейчас не время для воспоминаний. Он не будет звонить Бронте. Все это – древняя история. И закончилась она плохо. Хотя, возможно, и не плохо, но и не хорошо. Они сдали выпускные экзамены и поступили на работу в разные подразделения Организации. На этом все и закончилось. Он даже не знает, вспоминала ли она о том разе, а если и вспоминала, то что чувствовала – стыд или сожаление. И выяснить это невозможно. Невозможно спросить, не ставя себя под удар.

«Однажды я снова поцелую ее. – Уголки его губ приподнялись. – Еще один поцелуй». Ну и мысли у него. Абсурд. И все же. От фантазии никакого вреда. Если осознавать, что это фантазия. И вот эту он сохранит, решил он. Она слишком приятна, чтобы ее отбрасывать.

* * *

Два часа спустя Элиот услышал шорох покрышек по грунту. Из-за поворота осторожно выехал белый седан. Он двигался очень медленно и остановился, как только увидел его. Лобовое стекло превратилось в сплошной солнечный блик. Двигатель замер. Дверца открылась. Появилась Вульф. Эмили. Она похудела.

Элиот сказал:

– Я признателен, что ты остановилась.

Она ладонью прикрыла глаза от солнца и повернулась вокруг своей оси, сканируя окрестности. На ней была грязная майка и джинсы. Наверное, слово было засунуто за пояс, хотя вряд ли. Кажется, под майкой ничего не было. Неужели она оставила его в машине? А может, уже осознала, что все кончено?

– Как ты перебралась через Тихий океан? – сказал он. – Я спрашиваю, потому что мы все силы подключили.

– На контейнеровозе.

– Мы почти все обыскали.

– И мой тоже.

Элиот кивнул.

– Бессмысленное дело, когда людям нельзя доверять, когда нет гарантии, что доложат, если найдут тебя. Вот поэтому ты и стала террористкой.

Эмили внимательно посмотрела на него. Выражение на ее лице было четко выверенным, она тщательно контролировала его. Если бы она не утратила навыков, это было бы не так заметно.

– И что нам делать, Элиот?

– Сожалею.

Она изогнула брови.

– О? Ты собрался убить меня?

Он ничего не сказал.

– Что ж, жаль. Исключительно жаль, потому что это ты.

– Я думал, ты оценишь, что это я.

– А знаешь что? Не оценю. Ни капельки. – Эмили покачала головой. – Элиот, что ты скажешь на то, чтобы притвориться, будто ты не видел меня? Я поеду к Гарри. Мы с ним исчезнем. Конец истории. – Она наблюдала за его лицом. – Нет? Не пойдешь на это?

– Ты должна понимать, что у меня нет выбора.

– Я люблю его. Это-то ты понимаешь?

– Да.

– А если понимаешь, то знаешь, что у меня тоже нет выбора.

Элиот сказал:

– Могу дать тебе один час. Ты проведешь его с ним. Потом попрощаешься и вернешься на шоссе. Лучшего предложения я сделать не могу.

– А я отказываюсь от твоего дерьмового предложения. Я целых три месяца добиралась сюда, Элиот. Три месяца. Это было нелегкое время. Я прошла через все это не ради какого-то жалкого часа. – Эмили покачала головой. – Думаю, нам нужно прояснить один факт: тебе меня не остановить, я все равно сделаю то, что захочу.

– Где оно? В машине?

– Ага, – сказала она. – Ты знаешь, что это такое.

– Элементарное слово.

Ее голова дернулась:

– Так вот как оно называется? Гм. Я знаю только то, что читала в старых книгах. Они его никак не называли. Вернее, называли по-разному. У этих историй было общим только одно: каждый раз, когда появлялось слово вроде этого, люди массово впадали в рабскую покорность. И гибли. А еще были башни.

– Ты говоришь о библейских событиях.

– Это слово подчиняет всех, – сказала Эмили. – Всех до одного.