– Каждый раз, когда я закрываю глаза, вижу его лицо…

– Знаю, – успокаивающим тоном отозвалась она.

– Я просто хочу, чтобы эта картина исчезла.

– Она исчезнет.

– Правда? – Я повернулась, чтобы внимательно взглянуть на нее. – Ты, кажется, много об этом знаешь…

Я колебалась. Мне нужно было спросить ее. Но я боялась ответа. Что я буду делать, если Нил сказал правду?

Я взяла ее за руку, чувствуя под пальцами тонкие косточки. Ты и она были единственными людьми во всем мире, которых я любила.

– Пожалуйста, просто скажи мне правду. Я не могу больше вынести ложь. Не могу. Но мне нужно знать: Нил сказал правду? Ты – Джин Бердон?

Дафна смотрела на меня очень долго – ее зрачки были огромными в угасающем свете, заслоняя большую часть радужки. И только когда я решила, что она не собирается отвечать, Дафна произнесла:

– А ты по-прежнему будешь любить меня, Роуз?

Буду ли я ее любить? У меня была ты, мне нужно было думать о тебе. Может быть, я смогла бы прогнать ее – если б только что не убила человека…

– Мне нужно знать правду.

Ее глаза наполнились слезами.

– Я не хотела этого делать, – сказала она таким слабым голосом, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ее. – Это был несчастный случай. Мне было десять лет. Мое детство было не очень хорошим, Роуз. Но я больше никому не причиняла вреда. Ты должна мне поверить.

Я пристально смотрела на нее. «Она тогда была ребенком». Я не могла представить, чтобы Дафна причинила кому-то вред сейчас. В конце концов, это я убила Нила. И я была так влюблена в нее, что поверила бы всему, что она мне скажет.

Мы просидели почти всю ту ночь, разговаривая. Дафна открылась мне впервые с тех пор, как мы встретились. Она рассказала мне историю Джин Бердон – маленькой девочки, которую газеты окрестили «злой»: о том, как отец пренебрегал ею и физически издевался над ней, оставляя бродить по заброшенным, разбомбленным кварталам Восточного Лондона.

– А потом у меня появилась подруга, – сказала она, ее лицо было пепельным в лунном свете. – И я была так счастлива, что нашла кого-то, кто действительно заботился обо мне. Я была эмоционально неразвита. Я ничего не понимала в отношениях, особенно с другими детьми. Во мне было столько злости… – Она слегка всхлипнула, и я сжала ее руку в знак поддержки. – В общем, когда Сьюзен – так ее звали – решила, что больше не хочет со мной дружить, у меня перед глазами все покраснело. Говорят, я взяла кирпич и ударила ее по голове. Но я не помню, чтобы делала это. Думаю, я могла толкнуть ее, и она упала и ударилась головой.

– Ох, Дафна…

– Я попала в тюрьму – конечно. Ну, это была не тюрьма для взрослых. Это был отдельный блок. К счастью, меня реабилитировали образованные и добрые взрослые, которые научили меня тому, что правильно, а что нет. Чего так и не сделали мои родители. – Она подтянула одеяло к подбородку и задрожала, вспоминая.

– Должно быть, это было ужасно, – сказала я.

– Это было не так ужасно, как дом, в котором я росла.

Я даже представить себе не могла. Мое собственное детство было прекрасным, я была единственным ребенком у двух добрых, внимательных родителей.

В тот вечер я предоставила Дафне рассказать о ее детстве, о ее жизни. Как ей дали новую личность Шейлы Уоттс, как ей пришлось украсть документы Дафны Хартолл у своего друга Алана, когда она поняла, что журналист Нил Люишем узнал, кто она на самом деле.

Я не рассказала ей свою историю. Тогда – нет. Я хранила эту историю в тайне столько лет, что произнести ее вслух было бы слишком тяжело.

И я не хотела, чтобы между нами что-то изменилось. Дафна могла бы почувствовать себя неловко, если бы узнала мою историю. Я позволила ей и дальше верить, что я вдова, что мой «муж» умер до твоего рождения.

Я даже не рассказала ей о своей последней девушке.

Я и Одри были вместе долгое время. Мы не скрывали свою сексуальную ориентацию: ее не от кого было скрывать. Мои родители умерли, а она была из очень либеральной, интеллектуальной семьи. Ее родители были академиками. Но даже в семидесятые годы, в период свободной любви и сексуальной революции, все еще были те, кто осуждал нас, кто без обиняков высказывал нам свое неодобрение.

Однако, когда мне исполнилось тридцать, я захотела единственное, чего Одри не могла мне дать.

Ребенка.

И тогда я встретила Виктора.

42

Лорна

– Нам нужно позвонить детективу-сержанту Барнсу, – первым делом говорит на следующее утро Лорна.

– Стоит ли беспокоить их в воскресенье? – спрашивает Саффи с дивана, кутаясь в свой велюровый халат баклажанового цвета; вид у нее несколько нервный. Том все еще в постели. Вчера вечером они не спали допоздна, проговорив несколько часов после того, как Тео и Джен ушли. Лорна проснулась в семь часов утра и уже позвонила своему начальству в Испанию, чтобы сказать, что ей нужен дополнительный отпуск. Начальник оказался на удивление понимающим.

– Безусловно. Это важно, – твердо отвечает она.

Хотя еще рано, солнце уже проникает в окна, и это поднимает Лорне настроение. После вчерашних откровений это совсем не лишнее. Единственное хорошее, что они выяснили, – это то, что у нее, возможно, есть единокровный брат. А все остальное звучало совсем не так радужно: и то, что Виктор Кармайкл мог быть ее отцом, и то, какие отвратительные вещи он мог совершить. Что за человек способен послать такого головореза, как Глен Дэвис, чтобы запугать ее? Свою собственную дочь? «Убийца», – думает Лорна. Мог ли он иметь какое-то отношение к трупам в саду? Может быть, он сейчас в панике, потому что прошлое настигает его, и боится, что его разоблачат спустя столько лет? Какие «улики» есть против него у ее матери?

И еще Саффи… Лорна переводит взгляд на дочь, которая смотрит куда-то вдаль, покусывая ноготь большого пальца. Все обиды, которые затаила Саффи и о которых Лорна даже не подозревала. Была ли она плохой матерью? Слова дочери до сих пор больно ранят ее сердце. Она не знает, как это исправить.

Лорна берет свой мобильный с кофейного столика.

– Не могла бы ты поставить чайник, солнышко? А я позвоню сержанту Барнсу. – Она уже выпила две чашки кофе этим утром и чувствует себя на взводе.