По свидетельству Неплюева, «у них и наперед сего (рокового поединка) ссоры и драки были в Венеции, в Корфу сея зимы», — то есть стычка не была случайной, конфликт между участниками существовал давно, однако для его разрешения им, судя по всему, и в голову не пришло прибегнуть к формализованной процедуре поединка — драка была для них естественной формой разрешения конфликта. Надо сказать, что в России драки были, если так можно выразиться, национальной традицией.

А в Морском уставе Павла 11797 года о дуэлях было сказано следующее: «Дуэль — суть остаток невежества и доказательство недостатка просвещенных нравов и благоустроенного закона; потому что тут сила, а не справедливость торжествовать может, и часто бешеный и злонравный человек остается победителем, будучи причиной и виной ссоры; а храбрость и искусство употребления смертоносных орудий полезнее доказать и употребить против врагов отечества, а не сочленов».

Заметим, что, судя по документам, на парусном российском флоте не было официально зафиксировано ни одной формальной дуэли. Н.А. Бестужев писал: «Поверите ли вы, что от создания российского флота у нас между флотскими не было ни одной дуэли?» Понять флотский патриотизм декабриста Бестужева можно, но он, увы, в данном случае слукавил. Дуэли на флоте были, хотя и не столь частые и не столь кровавые, как в гвардии и в армии.

К примеру, адмирал на Данилов в своих воспоминаниях описывает поведение в 1780-х годах кронштадтской замужней дамы в отсутствие дома ее мужа моряка и последовавшую за этим дуэль: «А когда я был по должности и пришел домой, нашел, что за моим столом перед зеркалом сидит госпожа Абрицкая и убирает волосы, а на постели сидит ее маленькая дочка-мать ее, как бы, встревожилась, извинилась, что дочь пустила; говорит, что у них угарно, схватила туалет и побежала вон… Она намекнула, что ей бы хотелось в Петров день в маскарад Петергофский. Подъезжая к Петергофу, по ее просьбе, мы заезжали на придворную яхту, чтобы взять с собой капитана Юхарина, который, по-видимому, был женихом сестры ее и так поехали в Петергоф… Мы пошли по саду, и вошли в самую темную алею, так, что она притворно испугавшись, сказала: «Ах, куда вы меня ведете?» Я был застенчив, потерял и сей случай, по крайней мере, даже не мог сказать, что я люблю, сколько не принуждал себя к этому… И так, прогуляв с ними за полночь, сели на катер и возвратились в Кронштадт… На другой день она позвала меня пить кофе и просила вестового послать к мужу письмо, который пришел на эскадре из похода, и поутру его послала. Но как она показывала не мужу письмо отдать, а лейтенанту Дунаеву, то вестовой догадался… то он мне и отдал его. Я хотел прочесть, распечатал оное, но нашел белую бумагу, я догадался, что писано оно молоком или лимоном… Подали свечу, я стал коптить и слова вышли — любовное письмо. Мне хотелось ответить, и я написал ответ. Таух (товарищ Давыдова. —В.Ш.) взялся отдать, и мы пошли ко мне, она смотрела в окно, он ей отдал, она взбесилась. У нее был тогда Юхарин, тот вызвал меня на поединок, чтобы через два часа быть за городом у учебной батареи. Мы явились, он уже там был. Вышли, у Тауха переломилась шпага, я бросил ему свою, но лекарь Леман подошел к Юхарину, толкнул его в лужу, в которую он упал, и все тем кончилось, слава Богу…»

Именно так, бескровно и даже шутовски, заканчивалось большинство флотских дуэлей со второй половины XVIII до середины XIX века.

При этом, однако, драки не только между офицерами, но даже между адмиралами до середины XVIII века были вполне обычным явлением. Нравы и обычаи, надо понимать, в ту пору среди корабельного офицерства были весьма незатейливыми. Журналы заседаний Адмиралтейств-коллегий в 30 — 50-х годах XVIII века пестрят такими разбирательствами: «По жалобе мичмана Мусоргского на капитан-лейтенанта Верха, поколотившего его палкой по голове до крови, в чем запирался виновный, определено исследовать…»

Искоренение взаимного мордобойства и поножовщины происходит в основном с воцарением императрицы Екатерины II, которая много занималась улучшением нравов российского офицерства, в том числе и морского. Несмотря на первенство в освоении дуэлей моряков, они до конца не прижились на флоте. В отличие от напыщенных и рафинированных гвардейцев, свои отношения морские офицеры выясняли в большинстве своем гораздо проще, справедливо полагая, что крепкий кулак гораздо надежнее шпаги и пистолета.

Особенно это относится к первой половине XVIII века, когда нравы в офицерской среде были весьма суровыми, а споры весьма часто заканчивались обычным мордобоем, причем поносили матерно и лупили друг друга господа офицеры, невзирая на чины и звания. Из всеподданейшего прошения капитана Полянского мая 11-го числа 1743 года: «Сего мая 3 дня был по сигналу на корабле «Астрахань» с порученного мне корабля лейтенант Иван Кошелев и объявил мне приказом главного командира контр-адмирала Барша, чтоб я того же часа, конечно, был для дела В.И.В. на корабле «Кронштадт», на котором обедал Е.И. флота у лейтенанта Ивана Сенявина, или на корабле «Астрахань». И я нижайший, получа то повеление, и приехал на корабль «Кронштадт» к нему контр-адмиралу, и там некоторое время посидя, как он, контр-адмирал, поехал с корабля, так и я нижайший пошел на шканцы с капитанами Сениткером и Опием и лейтенантом Лавровым и капитаном Ганзером, чтоб нам на шлюпки сесть, то, выбежав на шканец с великим криком лейтенант Иван Сенявин, толкнул меня что есть великие силы в грудь, что едва я устоял на ногах, стал меня бранить великими непотребными словами, гунсфатом, называя притом же недостойным капитаном при служителях того корабля, при штаб и обер-офицерах; и во время того крику и брани, ведая В.И.В. регулы, ни в чем ему не противился, только что заявлял прилучившимся в то время на шканцах офицерам.

И в оной же крик его Сенявина капитан того корабля Опий стал его унимать и посылать вниз, то оный Сенявин, пренебрегая команду его, знатно от крика не унялся, и кричал ему через переводчика, штурмана, что в деле он В.И.В. будет слушать его, а чтоб капитана Полянского не бранить, в том я тебя не слушаю. Не шпагу ли ты с меня снимешь, хотя и возьмешь да не умеешь, как ее отдать, и такими непристойными словами говорил командиру своему, противно всех регул В.И.В. И я нижайший слыша его к себе ругательную и поносную брань, поехал с того корабля обруган от него Сенявина. И дабы всемилостивейшим В.И.В. указом повелено было по сему моему прощению в немедленном времени произвести суд, и от такого наглого обидчика и чести касающегося меня нижайшего оборонить. А я нижайший служу В.И.В. со всякою ревностью и усердием уже 9 лет капитаном беспорочно, и ни за что судим не бывал, но всегда главные мои командиры были исправны мною В.И.В. службою довольны, в чем слагаюсь на них на всех. А не так как оный Сенявин называет меня недостойным капитаном».

Если бы подобное произошло, к примеру, в английском флоте, то наглеца лейтенанта ожидала неминуемая смертная казнь. Публичное поношение и физическое оскорбление капитана, совершенное к тому же в самом священном месте корабля — на шканцах, не могло иметь никаких снисхождений. Но мы, как известно, не англичане.

Приказ по флоту графа Головина 1743 года, июля 2-го дня: «Понеже по челобитью от флота капитана Полянского в брани и в поношении его чести лейтенантом Иваном Сенявиным учрежден военный суд, в котором они были и призваны; при чем означенный Сенявин против прошения помянутого Полянского признав себя виновным, не входя в суд, просил пред присутствующими у него Полянского прощения, которое и получил; токмо при том он Полянский просил, чтоб о невинности его по тому делу и что он Сенявин, признав себя виновным, просил у него прощения, объявлено было во флоте при сигнале; и по тому делу надлежащие пошлины с него Сенявина взяты, о чем во флоте для ведома объявить».