Цзю посадил самолет на почти неразличимую сверху, пересекающую табачное поле, дорогу.

– Пойдешь прямо, – объяснил он, – до самого дома учителя. Он всегда один. Я буду ждать тебя здесь.

Дорога тянулась вдоль горного склона. Пухов не видел в общем-то ничего, за исключением крупных звезд в небе и камней под ногами. Но вскоре дорога вывела его на ровное место. Пухов увидел прилепившийся к горе дом учителя, а под ним сиреневую с пульсирующим внутри светом ленту неба.

Майор вдохнул полной грудью чистейший воздух и испытал ни с чем не сравнимое чувство отчаянья от открывшейся ему красоты мира. Стоя над сиреневой пропастью неба, майор Пухов понял, что иной раз самоубийство есть не что иное, как невыразимая степень восхищения жизнью, та наивысшая для человека грань понимания сущего, за которой – пустота и сплошное разочарование, а позади – отчаянье и деградация. Ему открылось, что многие сводят счеты с жизнью не от бессилия, а, напротив, от избытка победительной силы, которой нет применения в несовершенном и конечном мире смертных.

Учитель Хамбо уже ждал майора у калитки, держа в руке суперсовременный электронный фонарь. Пухов, во всяком случае, таких еще не видел. Наверное, с таким фонарем можно было смело выходить в открытый космос.

Майор положил ладонь на стол. Хамбо немедленно направил на нее сиреневый, точь в точь как небо в пропасти, луч. Майор увидел, как на его ладони вспыхнули холодным пламенем, а затем как будто поднялись в воздух иероглифы. Но они сразу погасли, как только Хамбо выключил фонарь. Пухов почувствовал, что холод, все это время нет-нет да напоминавший о себе покалыванием внутри ладони, ушел.

– Генерал Толстой спрашивал насчет какого-то имени, – произнес Пухов по-английски, с удивлением разглядывая десятки, если не сотни пустых и запечатанных пластиковых стаканов из-под и с сухими американскими супами, стоящие на полках. Он подумал, что генерал Толстой вполне мог бы сказать ему об этой слабости учителя и Пухов привез бы ему упаковку самого лучшего американского сухого курино-кукурузного супа.

Хамбо несомненно понял вопрос, потому что погрузился в глубочайшую задумчивость. Из тьмы материализовался некто бритый – с черепом как дыня – в коричневом рубище, подал ожидающему ответа Пухову пиалу с густым и жирным тибетским чаем.

Когда майор поставил пустую пиалу на пол, Хамбо сунул руку под ковер, на котором сидел, скрестив ноги, вытащил из-под ковра лохматую, судя по всему не одним человеком читанную, брошюрку.

Пухов подумал, что сходит с ума. Брошюрка была без обложки, на русском языке и называлась совершенно по-идиотски: «Смешные афоризмы и веселые анекдоты».

Полистав брошюрку, Хамбо вырвал страничку, передал Пухову. Там была одна-единственная строчка: «Скажу отцу, чтоб впредь предохранялся…» Другая сторона была чистой. Хамбо поднялся, давая понять, что аудиенция закончилась.

Когда Пухов вернулся к самолету, начало светать. Майор не поверил своим глазам. На табачном поле расположились… сотни серых диких гусей. Они были до того уставшими, что у них не было сил реагировать на идущего сквозь их порядки Пухова. Только один горбатый гусак, вытянув шею, зашипел, как проткнутая покрышка на велосипедном колесе, ухватил майора за штанину, но тут же и отпустил.

Пухов знал, что весной и осенью гуси совершают перелеты, но не знал, что они приземляются на рассвете в Гималаях на табачных полях.

– Сумеем сквозь них взлететь? – спросил у Цзю, казалось, не замечавшего гусей.

– Конечно. Они не разрешают им сидеть на дороге.

– Кто? – удивился Пухов, обративший внимание, что, действительно, ни единого гуся на дороге не было.

– Орлы, – Цзю указал на камень в дальнем конце поля. На камне, как бы вырастая из него, увенчивая вершину конусом перьев, сидел огромный орел, надменно повернув к поднимающемуся солнцу кривой клюв. Пухов посмотрел по сторонам. По всему периметру поля на камнях сидели неподвижные, как изваяния, орлы.

– Только так кажется, – заметил Цзю, запуская двигатель, – что птицы совершают перелеты, подчиняясь; природному инстинкту. Они летят туда, куда их направляют орлы.

– Не все птицы, – возразил Пухов.

– Не все, – согласился Цзю, – но суть в том, что в конечном итоге сила превыше природного инстинкта. То есть сила превыше всего в этом мире.

– Что будет дальше с гусями? – Пухов вдруг подумал, что его симпатии на стороне перехваченных в воздухе несчастных гусей, а не открывшихся с неожиданной стороны орлов.

– Орлы знают, что с ними Делать, – сказал Цзю.

– В таком случае, люди поступают неправильно, охотясь на гусей, – заметил Пухов, – им следует охотиться на орлов.

– Но пока что они охотятся на гусей, – возразил Цзю. И добавил после паузы: – Ты неплохой специалист, но если мы сойдемся в бою, ты не продержишься против меня и минуты.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался Пухов.

– Да, я моложе тебя, но не в этом дело, – засмеялся Цзю. – Независимо от национальности и рода своих занятий, люди могут быть гусями, а могут – орлами. Ты слишком силен, слишком много знаешь о жизни, чтобы быть гусем, но ты слишком чувствителен, слишком много думаешь, чтобы быть только орлом. Ты, конечно, орел. Но ты нуждаешься в отделке. Орлы и гуси живут по разным законам. Ты не можешь жить по законам гусей, но отказываешься полностью подчиниться законам орлов. Я думаю, мы скоро встретимся в России.

…«Мерседес» наконец въехал на территорию мотеля. Из машины по-прежнему никто не выходил, и это не нравилось майору Пухову. Если Гелисхан продвинется еще на десять метров вперед, то увидит хуциевский джип и, может быть, торчащие из-под него ноги охранника. Пухову не улыбалось бегать за Гелисханом и его телохранителями по территории мотеля, которую те знали как свои пять пальцев, а майор Пухов совсем не знал. К тому же он хотел говорить с живым Гелисханом.

Понимая, что времени осталось всего ничего, Пухов змеей скользнул внутрь будки, перевернулся на полу лицом вверх, рассматривая помещение. Тут не было ничего примечательного: пара помповых ружей и гранатомет в приоткрытом шкафу, телевизор, внушительная стопа порнографических журналов на столике. Имелся и небольшой железный письменный стол, на котором не лежало ни единой бумажки. Майора изумило количество презервативов – ими был плотно набит нижний ящик стола. Презервативов было недостаточно для оптовой торговли, но избыточно для индивидуального потребления. Пухов подумал, что на вахте у гулийцев работают (работали?) ребята не промах – лютые гигиенисты и враги СПИДа. На столе стоял магнитофон. Майор не раздумывая врубил его на полную мощность, потом поднялся в полный рост, чтобы Гелисхан увидел силуэт из «мерседеса», прошел по будке в куражливом танце, громко и пьяно хрипя: «Братва! Пошли они на х… эти гулийцы! X… мы им ж… лижем! Мочить сук, мочить! Ща девочки будут!» – с грохотом (прихватив со стола пепельницу) рухнул на пол. Это должно было успокоить Гелисхана. Или, напротив, разъярить до такой степени, что он немедленно бросится в будку. Но майор знал: гулийцы не любят иметь дело с вооруженными, в особенности с вооруженными и пьяными русскими.