Первым же товарняком, идущим в сторону Новосибирска, я в тот же день и уехал, а вечером был в Новосибирске. Взял билет на первый проходящий пассажирский поезд на восток, благо у меня были орденские билеты на проезд в вагоне международного класса. Однако таких вагонов в этом поезде не оказалось, да и вообще не было никаких мест, поэтому билет мне был закомпостирован вообще без места. Все вагоны поезда забиты до отказа. В основном едет наш брат военный: отставшие от эшелонов по разным причинам, догоняющие свои части отпускники, выписавшиеся из госпиталей и т. д. В вагонах не то что сесть, стоять негде. С трудом втиснулся в тамбур, в нем и ехал несколько суток.

Чтобы хоть немного поспать, соорудили в тамбуре вверху что-то вроде полатей: нашли где-то на станциях обломки досок, закрепили их там и по очереди по трое там спали. Питались, как говорят, чем бог послал, в основном с привокзальных базарчиков. В поездном ресторане места были заняты постоянно, там, очевидно, и ночью спали люди.

Проехали Красноярск, Иркутск, Читу. На станции Карымская за Читой я вылез из поезда, так как в пути узнал, что наш 2-й Украинский фронт передислоцируется в Монголию, и здесь, в Карымской, эшелоны поворачивают на юг. Нашел эшелон нашей дивизии и с ним двинулся дальше. На самой границе с Монголией, на станции Соловьевск увидел свой эшелон, пересел, доложил командиру полка. Тот остался доволен, что я не подвел его и вернулся вовремя.

Вскоре наш эшелон двинулся дальше на юг, в Монголию, держа направление на монгольскую станцию Баян-Тумень (Чойбалсан). Вокруг, насколько хватает зрения, простирается почти безжизненная пустыня, кругом песок, ни деревца, ни кустика, ни одного населенного пункта. Изредка вдали виднеется одинокая юрта пастуха-монгола со стадом овец. Что они там едят, трудно сказать, только позже, когда пришлось довольно много поездить по пустыне в поисках воды, узнал, что овцы питаются в основном колючками. Был июль, когда вся растительность уже выгорела под нещадным солнцем и превратилась в засохшие колючки.

В начале июля 1945 года наш эшелон прибыл на станцию Баян-Тумень Монгольской Народной Республики (МНР). Здесь мы разгрузились и разбили свой походный лагерь в 20 километрах восточнее города Чойбалсан.

Вообще-то городом его можно было назвать с большой натяжкой. Два или три двухэтажных деревянных дома, принадлежавших нашей армии: дом офицеров, военторговская столовая, контора и, кажется, дом советского консула. Все остальные строения — глинобитные мазанки монголов да несколько десятков юрт, вот и весь город.

Вокруг нашего лагеря голый песок, барханы. Кое-где из песка видны амбразуры бетонных дотов (долговременных огневых точек), построенных несколько лет назад в период войны с Японией на Халхин-Голе. Вот возле этих дотов мы и разбили свой лагерь. Подходят эшелоны других полков дивизии. Как потом стало известно, мы вошли в состав Забайкальского фронта, в основе которого был наш 2-й Украинский фронт. Во главе с его командующим Маршалом Советского Союза Р. Я. Малиновским. В состав фронта включили войска МНР, в основном конницу и части Забайкальского военного округа, размещавшиеся здесь, в МНР, со времен войны на Халхин-Голе.

Прошло несколько дней, и наш полк в полном составе сосредоточился в местном укрепрайоне. Жара стоит невыносимая, днем печет так, что даже в сапогах невозможно стоять — печет ноги. Особенно трудно лошадям: нещадное солнце, а никакого укрытия от него нет, и копыта не выдерживают раскаленного песка. Нигде ни кустика, ни деревца. Доты почти доверху засыпаны песком — результат песчаных бурь. Если и были какие-то доты расчищены, то в них пекло, как в бане. Единственная прохлада — ночью, а потом с восхода до заката нещадное солнце. На небе ни облачка, все дни, пока стояли здесь, были солнечными.

Вскоре поступил приказ на разведку маршрутов выдвижения к китайской границе, до которой не менее 200 километров, и рекогносцировку позиционного района для развертывания полка в боевой порядок.

В один из дней рано утром выезжаем рекогносцировочной группой во главе с командиром полка. Дорог практически нет, да они и не нужны. Песок так слежался веками, что лучшей дороги и не надо. Определили азимут направления и двигаемся по нему, временами останавливаемся и уточняем направление движения.

Вокруг по-прежнему ни деревца, ни кустика, ни одного населенного пункта, только изредка вдали видна юрта пастуха да иногда проскачет на своей монголке (монгольская лошадь) местный житель-кочевник. Никаких ориентиров — чистый лист с горизонталями рельефа местности, и все. Скотоводческие тропы, кое-где нанесенные на карте, не видны на местности — везде желтый песок да засохшая трава.

По спидометру автомашины определяем пройденный маршрут. Где-то недалеко должна быть граница с Китаем, точнее, с государством Маньчжоу-Го, созданным японскими оккупантами и фактически ими управляемым.

Сколько мы ни разглядывали местность в бинокли, никаких признаков границы не было видно, хотя по расстоянию мы уже должны были быть близко. Только к вечеру увидели в бинокли, как вдали, километрах в двух, проскакал на лошадях японский разъезд, очевидно пограничный. Значит, мы действительно на границе. Здесь нам надо выбрать и привязать (определить) координаты наблюдательных пунктов, определить и привязать позиции батарей полка. Работы много, и за день и даже за два дня не справиться. Пробыли здесь почти неделю, пока выполнили все задачи. Теперь уже ясно, что будет война с Японией.

Сколько ни вглядываемся в местность по ту сторону границы, но никаких признаков наличия японских войск или каких-либо укреплений не обнаруживаем. Мои разведчики круглые сутки ведут наблюдение с помощью стереотрубы и биноклей, но никаких признаков обороны противника не могут обнаружить.

Вскоре части нашей дивизии начали выдвижение в позиционный район. Надо пройти несколько сот километров по безводной, выжженной пустыне. Жара стоит страшная, песок раскалился, жжет ноги сквозь подметки сапог.

Средств передвижения в дивизии нет, надо топать пешком, все нести на себе: шинель в скатку, вещмешок с патронами, гранатами, сухим пайком. Там же каска, котелок, нехитрое солдатское имущество, но при такой жаре все кажется в несколько раз тяжелее.

Нашим артиллеристам немного легче, у каждого орудия есть по одной-две повозки со снарядами и имуществом, туда же сложили и солдатские скатки и вещмешки. По очереди удается немного отдохнуть на повозке, но тоже достается всем.

Очень трудно лошадям, а ведь им надо тащить пушки. Когда были на западе, мы набрали, сколько можно было, трофейных лошадей-тяжеловозов. Это крупные лошади какой-то немецкой породы, но они совсем не приспособлены для таких условий, в каких мы оказались здесь, в Монголии. Наши штатные лошади значительно выносливее, хотя и им приходится нелегко. Трофейные лошади начали погибать одна за другой от жары и солнечных ударов. Солдаты, как могли, защищали их от изнурительного солнца, снимали с себя нательные рубашки и надевали их на голову лошадей, чтобы хоть как-то защитить животных от солнечного удара.

К вечеру жара спадает, но духота от раскаленного песка держится почти всю ночь, только к утру немного легче. Мучительно хочется пить, все пересыхает во рту, а воды нет. Как только останавливаемся на ночевку, солдаты сразу же начинают рыть колодец в надежде докопаться до воды. Несколько часов непрерывного труда, вырыта глубокая яма. Наконец появляется вода темно-желтого цвета. С нетерпением набираем первый котелок, солдат жадно припадает к живительной и прохладной влаге, но... пить нельзя — вода горько-соленая. Проклиная все на свете, уставшие солдаты падают тут же на сырой песок. Надо хотя бы немного отдохнуть, с рассветом марш продолжится.