Примерно числа 15–16 июня наш эшелон прибыл в Москву. Где-то неподалеку от Красной Пресни стоим эшелоном. На соседних путях другие эшелоны нашей дивизии, ждем команды на разгрузку, но ее нет. Вечером над городом вспыхнули ракеты праздничного салюта. Позже, через несколько лет, когда я был на учебе в Ленинграде, узнал, что это была тренировка к Параду Победы, который состоялся 24 июня 1945 года. Мы же подумали, что столица отмечает какое-то событие, и приняли в этом самое непосредственное участие. Солдаты повысыпали из вагонов и открыли такой «праздничный салют» из стрелкового оружия, какого и противник-то, очевидно, не выдержал бы. Правда, стреляли все вверх, но о холостых патронах мы и понятия не имели и стреляли, конечно, боевыми.

Канонада получилась подходящей даже по фронтовым понятиям. Московская комендатура была «шокирована» такой огневой поддержкой. Вскоре несколько машин с комендантским нарядом прибыли и на нашу станцию, чтобы «успокоить» не в меру торжествовавшие эшелоны. Кое-как удалось угомонить солдат.

Неподалеку от нашей остановки находился какой-то клуб, и там начался танцевальный вечер. Играл старенький патефон, и десятка два девушек кружились в танце. Парней почти не было, выкосила война. Для нас танцы тоже были в диковинку. За всю войну я, да и другие мои товарищи не видели ничего подобного, да и танцевать-то многие из нас не умели. На фронт мы ушли 17-летними пацанами, не успев даже войти во взрослую жизнь.

Мы, несколько офицеров, жались в сторонке, к тому же и наш фронтовой «наряд» не соответствовал этой обстановке: замызганное, изношенное обмундирование, закопченные в эшелонах лица не придавали нам особой уверенности. Но московские девчата, очевидно, догадались, с кем имеют дело, и уже вскоре мы приняли активное участие в танцах, выделывая замысловатые «кренделя» вместо танцевальных пируэтов. В общем, оттоптав многим девушкам ноги своими солдатскими сапогами, мы довольные вернулись в эшелон, а рано утром были уже в пути. Очевидно, московскому начальству пришлась не по душе наша канонада накануне вечером. Поезд наш мчался на восток, и мы опять терялись в догадках: куда?

Проезжаем Урал. Здесь войны не было, но она чувствовалась по бедности и убогости сел и станций, мелькавших вдоль железной дороги, толпам людей с узлами. А наш эшелон мчится почти без остановок.

Подъезжаем к Омску. Это уже почти родные края. Очень захотелось побывать дома, прошло ведь четыре года, как его покинул. Заговорил об этом с начальником штаба полка. Он посоветовал обратиться к командиру полка — его машина на соседней платформе. Перебрался туда и обратился со своей просьбой к подполковнику Лебедеву — командиру нашего полка. Он выслушал, посмотрел на меня и спрашивает: «А куда мы едем?» Я ответил, что не знаю. Он говорит: «Вот и я не знаю, куда же я тебя отпущу?» Затем он начал дотошно расспрашивать, о чем говорили на сборах разведчиков под Прагой. Я ответил, что дал присягу о том, что никому не расскажу, что нам там говорили. Он ответил, что та война, на которой мы были, уже кончилась и всякие секреты потеряли смысл. В общем, я вспомнил, что нам на тех сборах давали организацию японской армии. Я как бы невзначай сказал ему об этом. Он сразу же вскочил и спросил, почему я об этом не сказал раньше. Я ответил, что не придавал этому особого значения. Теперь я уже и сам понял, что мы неспроста торопимся на восток и что у нас не было еще демобилизации солдат старших возрастов, которых уже давно пора бы отпустить домой. Мы поняли друг друга, хотя напрямую разговора о войне с Японией не было. В общем, командир полка разрешил мне заскочить домой на два-три дня и потом догнать эшелон.

Прибыл наш эшелон в Омск, здесь должна быть непродолжительная стоянка, выводка лошадей и т. п. Я пошел на вокзал узнать, как доехать до Барнаула. От Омска на Алтай идет железная дорога, и я надеялся уехать. Пока я был на вокзале, наш эшелон, сократив стоянку, ушел на Новосибирск — поджимали другие эшелоны, которые шли буквально один за другим.

Как потом стало известно, на восток двигалось два фронта, в том числе и наш, 2-й Украинский, а это сотни эшелонов. В общем, мне пришлось ехать в Новосибирск, и когда я туда прибыл, то нашего эшелона там уже не было.

С трудом на перекладных товарных поездах я утром на третий день приехал на станцию Шипуново, от которой до села Белоглазово, где жили родители, оставалось 25 километров.

Раннее утро, на перроне пусто, только какой-то мужчина небольшого роста прохаживается и присматривается ко мне. Я тоже начал присматриваться к нему, и вдруг узнаю своего отца! Удивления и радости со слезами на глазах не описать. Ведь я уехал из дома еще до войны и с тех пор никого из родных не видел. Отец тогда был выше меня, а теперь оказалось, что я выше. Узнаю, что он едет в командировку в Барнаул — в тот период он работал председателем райпотребсоюза.

Командировку он, конечно, отложил, и мы пошли в Белоглазово. У отца на станции была лошадь с телегой, но мы большую часть пути шли пешком. Мне было интересно узнать сельские новости, а ему о событиях на фронте. В общем, говорили до самого села.

С волнением смотрю на село сверху: оно расположено внизу в пойме реки Чарыш. Хотя времени прошло лишь четыре года, село постарело и как-то обветшало. Война есть война, и даже здесь, за тысячи километров, она давала о себе знать.

Дома моего приезда, конечно, никто не ждал, и он стал полнейшей неожиданностью для всех, особенно для мамы. И слезы и радость. Узнаю, что из моих одноклассников почти никого не осталось, все погибли на фронте. Печально и горестно — молодые ребята, не успевшие пожить, со школьной скамьи отправились на фронт в страшные бои.

Пока мы дома разговаривали, кто-то из сестер сбегал к Анне Серегиной, с которой мы немного встречались еще до войны и потом переписывались всю войну. Вскоре она, радостная, прибежала к нам. Нам было и радостно и стеснительно, мы ведь не успели даже погулять вместе, и хотя и переписывались, неумело выражая свои чувства друг к другу, но то бумага, а здесь наяву, на глазах у всех.

Неожиданно отец предложил нам пожениться. Я не ожидал такого оборота событий. Все же я снова ехал на войну и ни о какой женитьбе и мысли не держал. Фронт есть фронт, и всякое может быть. Было бы просто непорядочно в такой ситуации жениться, могло ведь быть и так, что моя жена, не успев пожить замужней, осталась бы вдовой. В связи с этим я вначале робко сказал, что, наверное, сейчас еще рано жениться. Вместе с тем я не имел права сказать правду о том, что я еду на фронт, это было бы разглашением военной тайны, со всеми вытекающими последствиями по законам военного времени. В общем, я согласился жениться.

Буквально на следующий день, это было 24 июня 1945 года, день, когда в Москве шел Парад Победы, мы пошли в сельский Совет и зарегистрировали брак. В этот же день сыграли весьма скромную свадьбу. А утром в путь: я на фронт, жена в Барнаул, где она училась в педучилище, отец в командировку, сестра Людмила тоже в Барнаул, к мужу, который лежал там в госпитале. Так все вместе мы и поехали поездом в Барнаул. Там, на вокзале, я распрощался со всеми, с трудом скрывая, что я еду на фронт. Состояние мое было крайне подавленно не потому, что предстояла война — за четыре года она стала привычным делом, — а потому, что я мог больше никого не увидеть из моих родных и близких.