чтобы еще раз взглянуть на несчастную семью, не имевшую ни клочка земли, ни гроша за душой, и крепко сжал мою руку. Почему-то мы почувствовали, что стали еще ближе друг другу.

– По крайней мере ему повезло с семьей, – сказала я Хосе. – Выходит, не так уж он и беден.

Для каждого человека семья – источник радости. Как бы ни было горько на душе, она всегда согреет. Даже рабы кажутся не такими несчастными, если у них есть семья.

Впоследствии мы купили его жене и детям несколько недорогих отрезов ткани. Дождавшись окончания его работы, мы потихоньку сунули ему сверток и велели идти быстрее, чтобы хозяева вновь не начали ругаться.

На следующий мусульманский праздник мы подарили ему холщовый мешок, наполненный углем, и несколько килограммов мяса. Вручать ему эти подачки было неловко, поэтому я отправлялась к его шатру днем, когда его не было дома, оставляла подарки у входа и убегала. Жена немого раба была женщина добрая, но слабая умом. Соорудив себе одежку из купленного мной отреза голубой ткани, она, завидев меня, всегда улыбалась.

Немой раб был совсем не таким, как грубые и невоспитанные сахрави. Отблагодарить нас ему было нечем, но зато он потихоньку починил разбитый соседскими козами потолок. По вечерам он воровал воду, чтобы помыть нам машину. Стоило подуть сильному ветру, как он снимал развешенное на крыше белье, складывал в чистый мешок и кидал мне вниз, оттянув доску в навесном потолке.

Мы с Хосе не теряли надежды найти способ освободить немого раба, но ничего придумать не могли. Все вокруг твердили, что это совершенно невозможно. Мы не знали, какое бремя ляжет на наши плечи, если нам удастся его освободить. А если мы уедем? Каково ему придется тогда?

На самом деле, нам просто не приходило в голову, что судьба немого раба может стать еще горше, поэтому не слишком активно добивались его свободы.

Как-то раз на пустыню обрушился сильный ливень. Капли дождя тяжело стучали по навесному потолку. Я проснулась и растолкала Хосе.

– Слышишь? Дождь идет. Льет как из ведра.

Мне вдруг стало страшно.

Хосе вскочил, открыл дверь и выбежал под дождь. Все соседи уже проснулись, высыпали на улицу, смотрели на дождь и восклицали:

– Вода! Священная вода!

У меня же в груди похолодело при виде столь необычного для пустыни природного явления. Я так давно не видела дождь, что притаилась в дверях, не решаясь выйти наружу.

Люди выносили ведра, чтобы набрать в них дождевой воды. Они говорили: это божественная вода, способная исцелять недуги.

Ливень не прекращался. Пустыня превратилась в слякотное болото. Дом наш потек так, что смотреть было больно. Дождь в пустыне воистину страшен.

Ливень продолжался целый день и целую ночь. Все испанские газеты пестрели новостями о буре в пустыне.

Через неделю после дождя немой раб закончил свою стройку.

В тот день на закате я читала; Хосе работал во внеурочную смену и должен был вернуться лишь на следующий день.

Вдруг я услышала необычно громкие крики детей, к которым присоединились голоса взрослых.

В дверь изо всех сил заколотила соседка Гука. Я открыла ей. Она взволнованно воскликнула:

– Иди скорей! Глухаря продали, он уезжает!

Меня словно обухом по голове ударили. Я схватила Гуку за плечи.

– Как продали? Почему вдруг продали? Куда он едет?

– После дождя в Мавритании ужас сколько травы наросло. Глухарь умеет и за козами ходить, и роды у верблюдиц принимать. Кто-то купил его, вот он и уезжает.

– Где же он сейчас?

– У ворот дома, в котором была стройка. Его хозяин тоже там, они пошли деньги считать.

Я выскочила наружу с искаженным от гнева и тревоги лицом. Что есть мочи я добежала до дома соседей и увидела припаркованный у входа джип. На сиденье рядом с водителем сидел немой раб, словно глиняное изваяние, тупо уставившись вдаль. Лицо его ничего не выражало. Я взглянула на его руки: они были связаны веревкой. Голени его тоже были нетуго перетянуты пеньковой бечевкой.

Я смотрела на него, прикрыв рот рукой. Он меня не видел. Я огляделась по сторонам – вокруг были одни дети. Ворвавшись в дом соседа, я увидела, что этот почтенный толстосум как ни в чем не бывало пьет чай в компании хорошо одетых людей. Я поняла, что сделка состоялась и надежды на спасение нет.

Я снова выбежала наружу. Губы раба дрожали, глаза были сухи. Я помчалась домой, схватила всю свою небольшую наличность. Огляделась по сторонам; взгляд мой упал на яркое сахарское покрывало. Ни минуты не раздумывая, я стащила его с кровати и ринулась в сторону джипа.

– Сахби, вот деньги, вот покрывало, – выпалила я, сунув все это ему в руки.

Только сейчас немой раб увидел меня. Он посмотрел на покрывало, обхватил его руками и исторг похожий на рыдание вопль. Он выскочил из машины и, прижав к себе покрывало, что было сил побежал в сторону своего дома. Ноги его были связаны, но слабо, и он мог передвигаться маленькими прыжками. Я смотрела ему вслед, поражаясь тому, с какой невозможной скоростью он мчится к своему шатру.

При виде этой сцены дети тут же закричали:

– Сбежал! Сбежал!

Люди выскочили из дома наружу. Какой-то молодчик схватил здоровенную доску и пустился в погоню за беглецом.

– Не бейте его! Не бейте!

Я чуть не потеряла сознание от напряжения. С громким криком я побежала за ними. Все пустились в погоню за немым рабом. Я бежала что было сил, позабыв о машине, припаркованной рядом с домом.

Почти добежав до шатра немого раба, мы увидели, как он развеял на ветру пестрое покрывало и, споткнувшись, накрыл им жену и детей. Разорвав веревку на руках, он укутывал их в покрывало, выкрикивая что-то неразборчивое. Он потянул за руку свою слабоумную жену, чтобы она потрогала покрывало, такое мягкое и теплое, и отдал ей деньги, которые я всучила ему. Его нечленораздельные возгласы и хлопанье покрывала на ветру разрывали мне сердце.

Несколько молодчиков побежали хватать немого раба. Подъехал джип. Раб безучастно сел в машину и прижал руку к стеклу; лицо его выражало не то страдание, не то радость, ветер трепал седые волосы. Он смотрел куда-то вдаль, глаза его были сухи, без единой слезинки. И только дрожь в губах он был не в силах сдержать.

Машина тронулась, толпа расступилась перед ней. Силуэт немого раба постепенно исчез, растворился в лучах заката. Семья его не плакала, не кричала. Прижавшись друг к другу, они кутались в