слов ободрения, повернулся к зеркальному панно и понял, что не следовало мне отходить от зеркала… В бесконечной путанице иллюзорного леса я не смог с уверенностью вернуться к той стене, которую как раз перед тем заканчивал обследовать. Похоже, придется наудачу все начать сначала. Я не смог сдержать недовольства; виконт тоже понял, что придется попробовать еще раз. Это стало для него еще одним ударом.

– Мы никогда не выйдем из этого леса! – простонал он.

Его отчаяние все возрастало. И по мере этого он все больше забывал о том, что вокруг всего лишь зеркала, и сильнее ощущал, что находится в настоящем лесу.

Не теряя времени, я возобновил поиски, но скоро жара стала для меня нестерпимой, поскольку я не находил ничего, абсолютно ничего… В комнате за стеной по-прежнему царила тишина. Мы затерялись в лесу… ни тропы, ни компаса, ни проводника… О, как хорошо я знал, что ожидает нас, если никто не придет к нам на помощь… или если я не обнаружу пружину! Но как я ни искал ее – я натыкался лишь на ветви, прекрасные ветви, которые тянулись прямо ко мне или причудливо извивались над головой; но тени они не давали, да это и естественно, потому что мы находились в экваториальном лесу и солнце стояло прямо над нашими головами… Это был конголезский лес…

Несколько раз мы с виконтом снимали и опять надевали одежду, то нам казалось, что от нее только жарче, то, что она, наоборот, защищает нас от жары.

У меня еще хватало силы духа, чтобы сопротивляться, а виконт явно был вне себя. Он утверждал, что уже три дня и три ночи блуждает по этому лесу в поисках Кристины. Время от времени ему казалось, что он видел ее за деревьями или среди ветвей, тогда он жалобно звал ее, и от его речей у меня слезы наворачивались на глаза.

– Кристина! Кристина! – говорил он. – Почему ты бежишь от меня? Ты меня не любишь? Разве мы не обручены?.. Остановись, Кристина! Ты же видишь, что я совсем без сил. Сжалься, Кристина! Я умру в этом лесу, вдали от тебя… – Наконец он испустил душераздирающий стон: – О, как хочется пить!

Я тоже хотел пить, у меня саднило в горле…

Однако, уже опустившись на пол, я продолжал искать, искать пружину невидимой двери; приходилось спешить, тем более что с наступлением ночи в лесу становилось еще опаснее. На нас уже опускалась ночная тень. Это свершилось очень быстро, ведь ночь возле экватора наступает мгновенно, почти без сумерек.

Ночь в лесу на экваторе всегда опасна, особенно когда, как в нашем случае, нечем разжечь огонь, чтобы отпугивать хищных зверей. Оставив на время поиски пружины, я пытался наломать веток, которые я мог бы разжечь от своего фонаря, но столкнулся с гладкими зеркалами и тут вовремя вспомнил, что это только отражение…

В ночной тьме жара не спала, напротив – она усилилась в голубом свете луны. Я посоветовал виконту приготовить оружие к бою и не отходить от места нашей стоянки, а сам тем временем все искал пружину.

Вдруг в нескольких шагах от нас послышалось рычание льва, оно больно отдалось в ушах.

– О, лев совсем близко, – тихо заметил виконт. – Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!

Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я не думаю, что он попал в льва, зато, как я убедился на следующее утро, пуля разбила зеркало.

Ночью мы проделали изрядный путь и к утру вдруг оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню! Я растянулся на земле рядом с виконтом, донельзя утомленный поисками пружины, проклятой пружины.

Я был весьма удивлен (и сказал это виконту), что мы избежали других скверных встреч. Обычно вслед за львом появлялся леопард, иногда доносилось жужжание мухи цеце. Это были довольно несложные эффекты; я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает рычание льва с помощью длинного тамбурина, на один конец которого натянута ослиная кожа. Она обвязывается струной из кишки, соединенной в центре с другой струной, пропущенной через корпус инструмента. Эрику достаточно было потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, и в зависимости от прикосновения получалось рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.

Соображение, что Эрик может находиться в соседней комнате, вдруг подсказало мне решение: вступить с ним в переговоры, ибо следовало отказаться от мысли застигнуть его врасплох. Теперь надо было узнать, как он собирается поступить с пленниками „камеры пыток“. И я позвал его:

– Эрик! Эрик!

Я кричал громче, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил. Над нами повисло мертвое молчание, вокруг нас простиралась бескрайняя, выжженная солнцем пустыня. Что будет с нами в этом жутком затерянном мире?

Мы уже буквально начали умирать от жары, голода и жажды… особенно от жажды. И тут виконт приподнялся на локте и указал в сторону горизонта. Он обнаружил оазис!

Да, там, вдали, пустыня сменялась оазисом – оазисом с водой… прозрачной как стекло водой, в которой отражалось железное дерево. Но это – увы! – был рисованный мираж, я сразу узнал его: самый ужасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением, с надеждой испить воды, зная, что мысль о воде, в которой отражается железное дерево, станет последней; после того как уткнешься в зеркало, останется только одно: повеситься на ветви этого дерева.

Я крикнул виконту:

– Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова игра отражений!

Тогда он, как говорится, послал меня подальше со всеми ловушками, зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Разгневанный, он утверждал, что я сошел с ума или ослеп, вообразив, что вода, которая плещется там, в прекрасной лесной чаще, – ненастоящая вода! Пустыня настоящая! И лес тоже! Уж он-то в этом разбирается – он достаточно поездил, был во всех странах…

И он побрел, бормоча:

– Воды! Воды!

Приоткрытые губы шевелились, как будто он пьет.

У меня тоже открылся рот, чтобы проглотить воображаемую воду…

Но мы не только видели воду – мы ее слышали! Мы слышали, как она течет, журчит… Понимаете вы это слово – „журчит“? Это слово слышат не ухом, а языком. Надо высунуть язык изо рта, чтобы лучше слышать его.

Потом началась