– Ай да Евпатий! Ну, потешил, – заявил князь, все еще смеясь, когда оба предводителя предстали перед ним. – Ну что, Богдан, объегорил тебя сотник. Разбил подчистую. И как ловко!

– Повезло ему, – пробасил Богдан, имевший вид побитой собаки.

– Ты где такой бой видел? – удивился Юрий, обращаясь к Евпатию. – Я тебя такому не учил.

– От степняков сведал, – туманно ответил Кондрат, – они прямой удар никогда не держат. Хитростью берут.

– Хитростью, говоришь? – ухмыльнулся князь, которому это военное игрище доставило несказанное удовольствие. – Что ж, такая хитрость в бою не лишнее. К победе ведет.

Он смерил взглядом нахмуренного воеводу и затем снова посмотрел на Евпатия, словно что-то решая для себя. Наконец, решил.

– С сего дня быть тебе, Евпатий, тысяцким. Еремей, Наум и Белояр под тобой ходить будут, как и другие сотники, коим прикажу, – произнес Юрий, чеканя слова, и добавил, чуть понизив голос: – Наберешь еще три сотни и научишь всех такому бою. Не ровён час, и правда…

– Прости, княже, – вмешался в разговор обиженный Богдан, – учить ратников то моя задача.

– А ты и учи, все остальное войско, как разумеешь, – отрезал Юрий, – а эту тысячу мы по-особенному учить будем. Надобно нам разные умения применять в бою. Много у тебя опыта есть, а такого нет. Но, как бы то ни было, ты, Богдан, – воевода. И Евпатий тебе подчиняться будет. Общее дело делаем. Не до обид и усобиц сейчас. Враг у наших границ уже гуляет.

Посмотрел Богдан на князя, а потом исподлобья на Евпатия зыркнул гневным взглядом, полным обиды. Трудно ему было перенести волю Юрия со смирением.

– Будь по-твоему, княже, – выдавил из себя воевода, наконец, тяжело вздохнув.

Весна быстро закончилась, и наступило знойное лето. Про татар было не слышно. Жара выдалась такая страшная, что реки быстро превратились в ручейки, а колодцы засохли. Посевы без воды всходили плохо. Урожай начал гибнуть. Птицы от жары падали замертво на землю. К осени в Рязани выросла цена на хлеб и другие продукты, но до голода, как в Новгороде, не дошло. К счастью, князь Юрий держал в закромах большие запасы на случай осады. Пришлось часть из них пустить на прокорм населения. А остальное купцы в соседних волостях закупили, чтобы успокоить разволновавшийся народ.

Все это время Евпатий разрывался между Ладой, что вот-вот должна была родить, и дружиной, в которую набирал новых воинов по всему княжеству. Но не только конная дружина была на уме у тысячника Евпатия. Вместе с Богданом он не раз обходил крепостные стены, осматривая укрепления, и мысль об арбалете, виденном у Васьки Волка, не выходила у него из головы. С таким оружием франки очень эффективно обороняли Париж от викингов, и ничто не мешало рязанцам применить его против татар, если они тут появятся. А они появятся. Несколько раз Евпатий порывался рассказать о новом оружии воеводе Богдану, но тот и слышать не хотел, пережевывая свою обиду.

– Нечего нам диковинами заниматься, луков проверенных хватит, – ответил Бодан последний раз на предложение Евпатия показать заморское оружие.

И тогда Коловрат решил поговорить напрямую с Юрием. Тот был падок на всякие новые дела. А еще лучше изготовить несколько штук и продемонстрировать в деле. Лучше один раз увидеть, как говорится.

Он уже засобирался в лес к атаману, с которым уже давненько не виделся, но тут разродилась Лада, и молодой отец позабыл обо всем на много дней, прыгая вокруг люльки с ребенком, подвешенной в горнице. Лада родила ему сына, которого назвали в честь ее покойного отца – Гостомыслом. Евпатий не возражал. Он был счастлив. Ненависть давно покинула его сердце.

На службе в Спасском соборе, где ребенка должны были окрестить, собралась вся немногочисленная родня – у Лады только дядья остались, что жили в Пронске и Козельске, а у Евпатия вообще никого не было. Зато князь Юрий заехал, одарил подарками.

Когда служба уже подходила к концу, земля под собором вдруг заходила ходуном. Утварь церковная повалилась на пол. Евпатий едва успел подхватить младенца из купели. Стекла со звоном вылетели, по стенам поползли змеистые трещины, а люди бросились вон, спасаясь от землетрясения[43]. Боярин прижал к груди новорожденного сына и вместе с Ладой выскочил на улицу. Они отбежали подальше от собора, со стен которого уже отваливалась штукатурка и сыпалась вниз на головы бегущим.

Внезапно над городом разнесся печальный звук колокола, заставив замереть посреди улицы Ладу и Евпатия, а также князя Юрия, что выбежал вслед за ними. Странный это был звук. Приглядевшись, они увидели, что по стенам видневшегося вдалеке Борисоглебского собора тоже ползут вверх ветвистые трещины. Одна из них, расширяясь на глазах, доползла до колокольной башни. Следующий удар стихии заставил эту златоглавую башню с крестом отколоться и рухнуть вниз вместе с колоколом, придавив насмерть десяток монахов.

– Вот и пришла беда, – прошептал князь Юрий, глядя на облако поднявшейся пыли, и перекрестился со вздохом, – за грехи наши.

Оторопелый Евпатий молча смотрел на своего ребенка, который лежал у него на руках недвижимо и даже не кричал, несмотря на всеобщий грохот вокруг. Казалось, он ничуть не испугался. Евпатий прижал сына к себе еще сильнее, а младенец в ответ лишь тихо улыбнулся, уверенный, что отец защитит его от любой беды.