бред! Я узнал бы тебя…

– Где угодно, – докончила Фанни. Позвоночник ее был напряжен до предела, голову она отчаянно отворачивала. – Ты уже поставил меня в известность.

– Ну а я как тебе показался? Если уж ты завела речь о возрасте, что скажешь насчет меня?

– Что ты прибавил десяток лет.

Эдварду снова пришлось усмирять по мере возможности свою кипучую кровь. Как же изменилась Фанни! Она была такая живая, смешливая – это плюс к упоительной, до слез трогавшей красоте. Раньше Фанни не воротила от Эдварда свой точеный нос. Он, Эдвард, ужасно ей нравился – он поклясться в этом мог. Да и не удивительно – после Кондерлея, этого высоколобого зануды не первой свежести, который фонтанировал дурацкими стишками. Их роман явно затянулся – поэтому с ним, с Эдвардом, Фанни была так весела: смеялась беспрестанно над всеми его шутками, вообще каждое его слово встречала смехом. А какое она ему придумала прозвище! Чижик – разве не прелесть? Так она называла Эдварда; может, напомнить ей? Конечно, надо напомнить, что Эдвард сейчас и сделает.

– Давай-ка проясним ситуацию, Фанни.

– Это было бы кстати.

– Мы с тобой оба достигли зенита дней…

– О, Эдвард!

– Можешь повторять «О, Эдвард» сколько влезет, а только насчет зенита – это факт. Даже не сомневайся.

– Кажется, ты хочешь меня подбодрить?

– Нет, я хочу взять тебя в жены, – выпалил Эдвард и впился пальцами Фанни в плечи. Вид у него сделался свирепый, ибо кипение крови вышло из-под контроля.

Фанни не знала, смеяться ей или плакать. Смех предпочтительнее – во всяком случае, безопаснее. Если пролить над беднягой Эдвардом слезу, это его уничтожит: чего доброго, догадается об истинной причине.

– Это неожиданно, – улыбнулась Фанни.

Между тем Эдвард, вцепившийся ей в плечи, тут же разжал пальцы, совершенно потрясенный почти полным отсутствием плоти на этих хрупких косточках. «Боже! – подумал он. – Да ведь от Фанни, считай, ничего не осталось!»

И тут вошел Сомс (в глазах Фанни – ангел спасения, в глазах Эдварда – разрушитель надежд). На миг дворецкого постигло замешательство, ибо вот уже несколько месяцев, открывая дверь, он не напарывался взглядом на непосредственную близость ее светлости к кому бы то ни было и никак не ожидал найти ее светлость в тисках лысого джентльмена. Впрочем, Сомс быстро опомнился и отчеканил:

– Леди Тинтагел и миссис Понтифридд ожидают в библиотеке, миледи.

«Чтоб тебе пусто было!», – подумал Эдвард, едва успев отскочить от Фанни, словно совесть его была нечиста. Зато Фанни не двинулась с места, лишь повернула голову к Сомсу. Ей неведомо было, что такое нечистая совесть; ни разу в жизни она не опустилась до того, чтобы всполошиться при вторжении. Чем бы Фанни ни занималась в тот момент, когда в комнату входила прислуга, своего занятия не прерывала, и ее невозмутимость, практикуемая годами в самых разных, порой щекотливых, ситуациях, дала плоды: Фанни теперь словно излучала достоинство. Ощущение правоты Фанни и неизбежности той или иной ситуации (а значит, и полной ее пристойности) витало в воздухе, делая невозможными любые домыслы.

– Очень хорошо, – сказала Фанни и жестом отпустила Сомса, но не двинулась с места, пока за дворецким не закрылась дверь.

Какое облегчение – вырваться из лап Эдварда! Фанни шагнула к зеркалу, перед которым охорашивалась мисс Картрайт: нужно было проверить, в каком состоянии волосы после встряски, устроенной Эдвардом. Машинально Фанни заложила за ухо выбившийся локон. В последнее время она всегда чуточку волновалась, если замечала таковой: он мог оказаться купленным у Антуана и в итоге упасть на ковер, – поэтому взяла в привычку слегка дергать этих потенциальных предателей за кончики, и если чувствовала боль успокаивалась. Но разве можно произвести такую проверку при Эдварде? Не только можно, но и нужно, сказал внутренний голос. Пусть Эдвард нос к носу столкнется с фактами. Факты избавят его от вожделения – истинного или, что много хуже, притворного.

Однако этот способ лечения требовал героизма, вряд ли посильного для Фанни. Она совсем недавно стала прибегать к подобным прискорбным заменам и еще не свыклась с ними. Допустим, но тем ценнее и выше был бы ее подвиг. Другое дело, решится ли она – пойдет ли на столь кошмарное унижение? Конечно, тогда с поползновениями Эдварда будет покончено, Фанни раз и навсегда избавится от него, но хватит ли у нее мужества?

– Фанни, – снова начал Эдвард, сбиваясь и досадуя на то, что вынужден торопиться из-за двух женщин, засевших в библиотеке. – Фанни…

– Со мной сегодня обедают две мои родственницы, – сказала Фанни, теребя локон перед зеркалом. – Не хочешь остаться?

– Остаться? – эхом отозвался Эдвард. Что за холодность! Он ведь сделал предложение. Фанни что – не расслышала?

– Да. И пообедать.

Локон держался буквально на честном слове. Должна ли Фанни дойти до немыслимых высот отваги – дернуть его, дать ему упасть? Блестящий, он будет заметен на ковре, и Эдвард гарантированно увидит его. Кстати, остальные локоны тоже, того и гляди, отвалятся. Все из-за встряски, которую он ей устроил. Нельзя трясти женщину, чьи волосы крепятся к голове заколками, а не произрастают из волосяных луковиц, – по крайней мере без предупреждения, не дав времени снивелировать эффект встряски посредством дополнительных заколок. Как не стыдно Эдварду в свои шестьдесят встряхивать ее, пятидесятилетнюю! Что за ребячество! Почему Фанни должна за него краснеть? Посмотрел бы лучше на себя в зеркало. На них обоих посмотрел бы – хороша парочка!

– Остаться? – повторил Эдвард, на сей раз с негодованием. – Я только что сказал, что хочу на тебе жениться, ты не ответила, а предлагаешь остаться к обеду и занимать болтовней целую толпу родственниц?

– Их только две, – поправила Фанни, возясь с локоном.

– Будь я проклят, если соглашусь! – воскликнул Эдвард.

– Недурная формулировка отрицательного ответа, – улыбнулась Фанни, глядя в зеркало.

– Ну да. А теперь выдай пример недурной формулировки ответа положительного, – парировал Эдвард, надвигаясь на Фанни сзади с видом почти хищным.

– Тут и мудрить нечего. Будь я проклята, если соглашусь, – снова улыбнулась Фанни.

– Фанни!

Он приблизился и схватил ее за талию, и тогда Фанни, вскинув ладонь к уху, произвела быстрый рывок, после чего дотянулась до выключателя – и щелкнула.

Свет залил комнату. Свет выявил все неровности, все следы упадка – как на стенах и на полу, так и на лицах Эдварда и Фанни. Эдвардова голова засияла, точно отполированный шар из розовой слоновой кости.

– Посмотри, Эдвард, – произнесла Фанни, указывая на двойное отражение в зеркале. – Нет, ты только посмотри.

Но Эдвард не смотрел. Эдвард отводил глаза. Зачем смотреть? Какой в этом прок? Он