– Эй, ты! – Арсений тряхнул лежавшего поперек конской холки мужика. – Так, что ли?

– Не ведаю, о чем толкуешь, воевода! – заныл мужик. – Не подавал я знаков никаких!

– Ну как знаешь… – вроде бы примирительно произнес Арсений и, взмахнув рукой, обрушил латный кулак на затылок старосты.

Мужик даже не вскрикнул – обвис тряпичной куклой, а когда ратник сбросил его в дорожную пыль, остался лежать в такой позе, что никаких сомнений не осталось – покойник. Мишка обернулся, чтобы проследить за отроками, но те разобрались в ситуации сами: дважды щелкнули кнуты, им дважды отозвались крики боли, все возницы сгорбились на передках телег, испуганно втянув головы в плечи.

– Рысью! – скомандовал десятник Егор. – Герасим, вперед, показывай дорогу! Шевелись, шевелись!

Герасим выскочил вперед, но через некоторое время принялся оглядываться на Мишку, словно хотел что-то сказать ему или о чем-то спросить. В очередной раз оглядев караван из трех десятков телег, Мишка убедился, что все вроде бы в порядке, и догнал Герасима.

– Боярич, зачем же он так… насмерть? Вреда же никакого от старосты не было бы.

– Война, брат Герасим. Был вред или не было, мы этого не знаем, а вот то, что он вред нанести пытался, – очевидно. Если он понимал, что рискует, значит, шел на это сознательно, а если не понимал – дурак. Тех, кто рискует, на войне убивают… часто, а дураков – почти всегда. Он, случаем, не из наших был, не из христиан?

– Нет, боярич, а вот среди садоводов наши есть, как бы беды не случилось…

– Народу там много?

– Меньше сотни – одиннадцать семей. Девять семей работников, семья садовода и семья винодела. Так вот: семья садовода и одна семья работников – наши, православные.

– А винодел?

– А он вообще чужак – валах, что ли… или как-то так. Волосом черен, нос как у ворона… чужак, одним словом. Боярич, ты бы сказал десятнику, чтобы помягче как-то, что ли. Хорошие люди там, я их знаю всех.

Что-то такое особенное проскочило в голосе Герасима, что-то не то в интонации, не то в едва заметной паузе перед словом «всех».

– Ну-ка, ну-ка, – Мишка слегка наклонился вперед и заглянул Герасиму в лицо, – все люди хорошие или все-таки кто-то лучше других? И не дева ли это случайно ясноглазая да ликом пригожая?

Герасим заметно смутился и пробурчал в ответ нечто невразумительное. Впрочем, Мишке ясный ответ и не понадобился, все было ясно и так.

– Как подъедем, укажешь мне на дома наших братьев во Христе, я десятника Егора предупрежу. А с остальными… если сопротивления не будет, то и наши злобствовать не станут, но если… сам понимаешь – война. Нас меньше трех десятков, а там сотня, да еще эти. – Мишка указал назад, на возниц. – Так что, если хочешь, чтобы все миром обошлось, думай: как это сделать можно? Мы же не звери, но и убивать себя не дадим.

– А если я вам полеведа сдам, с остальными милостиво обойдетесь? От него много пользы быть может, он…

– А что, полевед там живет?

– Старший сын его. Только он уже давно сам работает, без отца, а в прошлом году насовсем сюда перебрался… или прислали его, не знаю. Его дом приметный – на отшибе стоит. Он все у брата Иеремии прививке черенков выучиться хотел, а теперь еще и на Софью заглядываться стал, хоть одну жену уже и имеет…

– Ага, значит, Софьей ее зовут?

– Боярич! Если ее кто хоть пальцем…

– Покажешь мне ее, а я к ее дому охрану приставлю. Не бойся, ничего с твоей зазнобой не случится. А если хочешь, то с собой ее возьмем. Обвенчаетесь, заживете…

– В настоящем храме Божьем?

– А что такое?

– Так я же никогда настоящего храма Божьего не видал! Отче Моисей рассказывал, а видеть не приходилось! У вас храм настоящий – с образами, с алтарем?

– Конечно! И пастырь у нас замечательный – отец Михаил – в Царьграде учился! Ха! Слушай, Герась, а мы ведь как сваты твои едем! Вот сейчас заявимся и скажем: «У вас товар, у нас купец!» Вот отца-то твоей Софьюшки удивим! Не посмеет тебе отказать!

«Господи, бедный парень! Наверное, представляет себе что-нибудь вроде Софийского собора, а у нас церквуха-то – просто дом, побольше других, да с колокольней. И образов-то всего несколько штук – куда там до полного иконостаса. Хотя он же и такого не видел никогда. М-да, к чему привыкли… Помните, сэр Майкл, как остолбенел ваш однополчанин из Николаева, когда увидел Большой Петергофский каскад? Вы-то им тоже, конечно, восхищались, но привыкли-то к нему с детства, даже и в голову не приходило, что можно вот так восхищенно замереть! Нет, сэр, не зря вы отцу Михаилу пообещали каменный храм в крепости поставить, не зря! Вот ради таких Герасимов – чистых душой, почти ничего в жизни не видевших, но таких… одним словом, таких и стоит стараться! И засуньте свой материализм, который, на самом-то деле, по большому счету, есть не что иное, как скепсис с изрядной долей цинизма, куда подальше!»

Заночевать пришлось у виноделов. Пока вернулись на пасеку, чтобы загрузить в «мобилизованные» телеги мед и воск, пока добрались до огромного фруктового сада и винокурни, да там еще повозиться пришлось, хотя особого сопротивления оказывать никто и не стал, отправляться в обратный путь оказалось поздно, да и отдых требовался, что людям, что лошадям.

Выспаться, однако, толком не удалось. Пришлось выставлять дозоры вокруг поселка – мало ли что, разбить-то дружину Журавля разбили, но не бывает же так, чтобы из двух сотен людей никто не спасся, да и местные жители, за исключением христиан, смотрели, мягко говоря, неласково. Еще одна забота – не допустить ратников к винным погребам, иначе утром их придется грузить на телеги вместе с бочками. Охранять опять же отрокам – поставить ратников караулить емкости с хмельным все равно что пустить козлов в огород.

Дело уже шло к полуночи, когда Мишка со стоном облегчения стащил с себя доспех и сапоги, смотал с ног «благоухающие» портянки и отлепил от спины пропотевшую рубаху. Вечер выдался душный, с севера наползали грозовые тучи, и забираться в жилище не хотелось – Мишка не притронулся к оставленной ему еде и устроил себе постель в стоящей под навесом телеге. Рядом хрустел сеном Зверь, под тем же навесом устраивался на ночлег Немой – лучшей охраны и не требовалось, поэтому Мишка, оставив без внимания доносившиеся от винного погреба препирательства кого-то из ратников с караульными отроками, блаженно откинулся на спину, уснув еще до того, как голова коснулась пристроенного вместо подушки седла. Не разбудили его ни гром, ни шум дождя, ни отблески молний.

Сколько вышло поспать, Мишка не знал, но поданный свистом сигнал «Тревога» заставил схватиться за оружие еще до того, как удалось разлепить глаза. Сквозь шум дождя со стороны реки раздавались какие-то суматошные крики, потом еще раз повторился тревожный свист. Мишка, как был в одних штанах, взвел самострел, застегнул на себе оружейный пояс и, махнув прямо из телеги на спину Зверю, поддал ему босыми пятками под ребра.