Стезя и место - Евгений Красницкий

Июль 1125 года. Село Ратное

За несколько дней до начала похода

Младшей стражи на земли боярина Журавля

– Так, Леха, разговор у нас с тобой будет такой, что, конечно, за чаркой оно способнее было бы. – Сотник Корней с неприязнью глянул на водруженный в центре стола кувшин с квасом. – Однако дела так складываются, что не до пития нам сейчас. Кхе… но узнать, как ты себя в дальнейшем среди ратнинцев мыслишь, мне надо до того, как речь о серьезных делах заведем. Хотя… – Корней снова глянул на кувшин и поскреб в бороде. – Хотя это дело тоже несерьезным не назовешь… Ну чего ты на меня уставился, будто не знаешь, о чем говорить хочу?

– Догадываюсь, дядька Корней: об Анюте.

Алексей не притворялся непонимающим, не прятал глаза, но так же, как и Корней, пошарил взглядом по столу и, не обнаружив никаких напитков, кроме кваса, повел плечами, словно на нем неловко сидела одежда.

Два сотника, повидавшие в жизни всякого и по части воинского да жизненного опыта если и не равные друг другу, то достаточно близкие, сидели за столом в большом доме лисовиновской усадьбы, практически копируя позу собеседника – спина выпрямлена, плечи расправлены, правая рука с отставленным локтем упирается в бедро, ладонь левой лежит на краю стола. Всего-то и разницы, что левая рука Алексея лежала на столешнице неподвижно, а Корней нервно барабанил пальцами по дереву и воинственно выставлял вперед бороду.

Ситуация была непроста – разговор явно принимал такой оборот, что от того, как он сложится и чем закончится, будет зависеть вся дальнейшая жизнь Алексея в Ратном. По обычаю, все вроде бы было ясно и понятно – разговор старшего с младшим, разговор главы семьи с побратимом его погибшего сына, который и так, вследствие обряда побратимства, считался вровень с родней, да еще и собирался усилить это родство через женитьбу на вдове побратима. Обычай давал Корнею, по сути, отцовские права и налагал на Алексея сыновние обязательства. По ситуации, тоже все было ясно и понятно – беглый и беззащитный нищий одиночка прибился к могущественному, по местным понятиям, клану и был обязан выразить почтение и подчинение главе рода.

Однако во всей этой «ясности-понятности» присутствовало множество «но», главным из которых была сама личность Алексея. Княжий человек в немалых чинах, женатый в прошлом на боярышне и сам прошедший возле самого боярства, коего не удостоился лишь волей неблагоприятных обстоятельств; атаман разбойной вольницы, умевший подчинить и держать в узде самых, очень мягко говоря, разных людей; удачливый командир, побеждавший и переигрывавший степняков на их территории и в привычных им условиях; наконец, беспощадный убийца, сам способный оценить число своих жертв, только с точностью «плюс-минус сотня». И в то же время: заботливый отец, мужчина, сохранивший (или возродивший?) чувства, которые испытывал в молодости к невесте друга, наставник, воспитывающий подростков умело и без излишней жестокости, вопреки собственным заявлениям о том, что делать этого не умеет.

Как сложить из двух очень непростых зрелых мужчин пару «строгий батюшка – почтительный сын»? Как сделать Алексея своим, не ломая, но и не дав лишней воли? Как избежать длительного противостояния двух сильных характеров, почти наверняка способного закончиться разрывом? Корней намеренно не выставил на стол ничего хмельного. Конечно, можно было посидеть, выпить, «поговорить за жизнь» и правильно понять друг друга, в чем-то согласиться, в чем-то установить границы, через которые ни тот ни другой не будут переступать. При соблюдении разумной умеренности совместное возлияние вполне способно облегчить взаимопонимание и породить доброжелательные отношения, и оба собеседника прекрасно умели сохранять ясный ум при ослабленной хмельным сдержанности, но… НО! Это был бы договор равных, а Корнею требовалось подчинение! Причем добровольное – без потери лица!

Ломать, пользуясь обстоятельствами, зрелого и крепкого мужчину Погорынский воевода не хотел, да и было бы это непростительной расточительностью – Алексей требовался главе рода Лисовинов таким, каким он был. Допускать же даже видимость равенства, пусть даже не выражающегося открыто, пусть «всего лишь» подразумевающегося, Корней не хотел и не имел права – подчинение должно быть недвусмысленным, не оставляющим ни малейших лазеек или недоговоренностей. Ни сейчас, ни в сколь угодно отдаленном будущем, у Алексея и мысли не должно возникнуть о претензиях на главенство в роду, и в то же время он должен быть предан роду Лисовинов «со всеми потрохами».

– Не об Анюте, а о тебе с Анютой! – Корней слегка прихлопнул ладонью по столу. – Она, если по жизни, давно стала своей, ратнинской – вдова десятника, пятерых детей родившая, из них двух будущих воинов, хозяйка отменная, одна из самых уважаемых баб в селе и… все такое прочее. Это по жизни. А по душе, так дочка мне родная, роднее некуда, я за нее кому хочешь…

– Я тоже! – Алексей схлестнулся взглядами с главой рода Лисовинов так, что стало ясно: в его список «кому хочешь» запросто попадает, если так сложится, и сам Корней Агеич. – А к твоим похвалам Анюте могу еще добавить: красавица, умница, умелица! Для всей Младшей стражи второй матерью умудрилась стать, девки в ее руках прямо расцветают – хоть за бояр замуж отдавай…

– Так чего ж ты хороводишься, да не сватаешься?! – Корней по-бабьи всплеснул руками. – Ратнинские сплетницы уже мозоли на языках набили… девки у них расцветают, понимаешь, а какой пример вы с Анютой тем самым девкам подаете?

– На сплетниц оглядываться не приучен! – Чем больше горячился Корней, чем жестче и напряженнее становился Алексей. – Тем более что без толку: если сейчас они о нас треплют, что, мол, несватанные и невенчанные, то, поженись мы с Анютой, будут трепать про то, как баба под венец полезла, когда у самой дочки на выданье. Этих балаболок только одним способом угомонить можно – языки поотрывать, и лучше, если б вместе с головами. Так что сплетнями ты меня, дядька Корней, не попрекай… про тебя самого да про Михайлу такое несут… а про Аньку с Машкой, среди отроков обретающихся, так и вовсе…

– Я с тобой не про сплетни, а про Анюту! – Корней, видимо сам не замечая, уже повысил голос почти до крика. – Ты мне дочку не позорь!!!

– Хватит, дядька Корней! – Алексей не изменил позы, только слегка приподнял пальцы ладони, лежавшей на столе, обозначая останавливающий жест. – Посвататься могу хоть сейчас и отказа ни от тебя, ни от Анюты не опасаюсь…

– Ишь ты как! Не опасается он…

– …Не опасаюсь! – напер голосом Алексей. – Но на разговор ты меня, дядька Корней, зазвал не из-за сватовства!

– Да? А из-за чего же? – Корней саркастически покривил рот и шевельнул своим жутким шрамом, вертикально проходящим через левую сторону лица. – Поведай увечному да убогому: что ж это ты такое прозрел, мудрец всеведущий?

– До чего же вы с Михайлой похожи! – совершенно неожиданно для собеседника сообщил Алексей. – Он тоже, совсем как ты, порченой бровью шевелит, когда кого-то пугнуть надо. Только я-то всяких рож насмотрелся… был у меня в ватаге один умелец, так он навострился лицо от головы отрубать – так и лежали рожи отдельно, занятное зрелище, я тебе скажу!