– Это как неспелое затмение! – добавил Ясурама. Он, как всегда, жестикулировал, и концы его длинных рукавов касались штанин властия. – Это как символ солнца! Белого Дракона! Сейчас же трид солнечных цветов!

Запахло чесноком: значит, и Осита рядом.

– Когда мы ехали сюда из Падура, вдоль дороги нам встретилось несколько полей, прежде чем начался лес, – заметил Кайоши, чье кресло Нико услышал раньше, чем самого Клецку. – Насколько я помню, одно из них подсолнуховое.

– Значит, мы пойдем по дороге, – кивнул властий. – Нас все равно ждут. Нет смысла прятаться. Приготовьте ремни для Астре. Я пока поприветствую людей.

– Может, нам стоит довезти его до поля в кресле? – осторожно предложил Клецка. – Вы еще довольно слабы.

– Я в порядке, – отрезал Нико. – Я понесу его сам.

Воздух дрожал от тепла, колебался сродни прозрачной струйке над свечой. Было жарко и от солнца, и от потных ладоней Марха и Рори, лежавших на плечах Астре с обеих сторон. Вся семья собралась в круг, обнялась и молчала. Астре катал на языке слова, пытаясь подобрать хоть что-нибудь ободряющее, но даже в уме это звучало ужасно. Шивил ревел, прижимаясь к Сиине, Дорри всхлипывал, Яни изо всех сил улыбалась, но уголки ее губ дрожали, а мокрые дорожки на щеках не успевали высыхать. Генхард стоял рядом с ней, опустив кудрявую голову, и шумно дышал. Сиина с Мархом держались изо всех сил, но даже правдолюбец шмыгал. Не плакали только три человека: Зехма, Астре и Рори. И если первым двоим это было привычно, то от Рори такого поведения никто не ожидал.

– Стало быть, вот что я вам скажу, – начал вдруг охотник, похлопав по спинам Сиину и Марха. – Скажу и скажу. Как умею, так и скажу. Потому как я не скажу, так и никто не скажет. Кто сегодня помрет, тот со мной пойдет, поняли? Со мной пойдете. Помрете если. К Иремилу все пойдем. У нас избушка большая там. Вот все и пойдем. Помрем и пойдем. Так что вы сопли до полу не вешайте, а то чеснока нету у меня. Нету у меня чеснока. Да и не помогает он от таких соплей. От душевных соплей не помогает чеснок. Только горит от него все, а мы и так горим на жаре такой. Так что вы слушайте хорошенько. Как помрете, так меня ищите, поняли? Я вас с собой заберу. А сопли вы мне не вешайте. У нас с Иремилом, братом моим, избушка большая. Всех поселим. А там этот ваш деревщик уже давно живет. Кровати нам стругает. А вы ревете. Вот маленько погорим еще и к брату пойдем. А там зима у него, прохладно. Сосны до неба стоят. Хоть руби, хоть любуйся. И медведи с кабанами бродят – бей не хочу. А кто не хочет, тот и бить не будет. А мамка моя пироги печет вкусные. С капустой печет. С яблоками тоже. С мясом. С чем найдет, с тем и печет. Вы мне не ревите. Вы постоите маленько, а я порублю, и пойдем все вместе пироги лопать. Вот и сказал. Как мог, так и сказал. Сказал я вам. Как мог.

Семья грустно улыбалась, и внутри стало чуточку легче от фантазий Зехмы. Но не успел Астре налюбоваться просветлевшими лицами родных, как вышел Нико, и настала пора выдвигаться в поле.

Астре почти ничего не весил. Нико пригнулся, когда кто-то положил калеку ему на спину, и придержал за культи. Руки Астре безвольно упали на плечи Седьмого. Повисли, раскачиваясь. Их привязали к груди Нико широкими лентами. Специально не стали сажать Астре в куль, чтобы всем было видно, какое чувство он несет.

– Как ты? – спросил властий, прежде чем калека задал тот же вопрос.

– Хорошо, – безмятежно ответил Астре. – Сегодня я хоть немного покрою свой долг. Может, перерожусь потом где-нибудь.

Он произнес это таким тоном, будто они собирались на прогулку к морю.

– Знаешь, – Нико удобней перехватил калеку, – я предлагал Кайоши стать моим сыном, но он отказался. Так что место свободно.

– Я учту. Теперь, пожалуйста, на минуту ни о чем не думай.

Седьмой ощутил странный гул в голове, и темнота словно обретала контуры.

– Что это? – удивился Нико, озираясь по сторонам.

– Мы сейчас совсем рядом, так что я могу передать тебе чувствами то, что вижу, – пояснил Астре. – Это не совсем зрение, но…

Нико стоял посреди аллеи, простершейся желтой полосой далеко на юг, прямо к воротам. По бокам раскинулся пышный сад, заросший наполовину культурными, наполовину дикими цветами. Двумя полукругами к аллее примыкали бассейны с теплой, пахнущей болотом зеленой водой. За спиной Нико высились громадные башни, увенчанные куполами из янтарного стекла. Еще дальше закрывала небо спиральная гора Достойного Праха, где властий так и не побывал. Он боялся увидеть могилы родителей и Такалама. А еще больше боялся не увидеть их: Тавар мог надругаться даже над прахом врагов.

Белые здания, разные по высоте и форме, слепленные между собой галереями и мостами, объединялись в симметричный узор в форме солнца. Стена впереди состояла сплошь из барельефов. Нико не видел цвета и формы, но вынул их из памяти, добавил к чувствам Астре и сделал первый уверенный шаг. Процессия расступилась и меловым потоком двинулась вслед за Седьмым в эвкалиптовый лес.

Впереди, закрывая властия живым щитом, шли остроухи. Люди по бокам от Нико держали в руках ящики, из которых собирались выстроить подобие сцены.

«Я не один, – думал Седьмой. – Люди собираются по всему миру. Порченые с Целью страха предупредили вождей. Они не знают точное время, но чувства подскажут им дату. Они соберут круги заранее. Уже собрали».

Стало жарче. Тени пропали вместе с кронами эвкалиптов, и храмовая дорога влилась в широкий западный тракт.

– Смотрите! – послышался радостный голос Яни. – Смотрите, подсолнушки!

Толпа позади пришла в движение, сдвинулась вправо, и вскоре в руках у Нико оказался толстый шершавый стебель. Пчела прожужжала у носа и улетела вместе с толикой пыльцы на лапках. Властий вдохнул сладкий запах и вспомнил, как лучи солнца, обернувшись цветами, оживили статуи. Он не был предсказателем, но кажется, и ему в тот раз приснился вещий сон.

Держа в руках подсолнух вместо кинжала и совесть на плечах взамен доспехов, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой продолжил идти навстречу зениту затмения.

– А хочешь, я расскажу тебе легенду о бессмертных? – спросил Липкуд, стараясь, чтобы это прозвучало бодро.

– Просто держи меня за руку, – тихо попросила Сиина. – Этого хватит.

«Все беды от женщин, – вздохнул про себя Косичка. – Они убивают в мужчине маленького человека! И рождают великого героя, великого романтика и великого дурака».

Липкуд сдул с носа косичку, но она снова начала лезть в лицо, и он небрежным жестом откинул ее за спину. Сегодня все ленты в шевелюре певуна были белого цвета. Каждый артист из театра захотел вплести свою, особенную. Каждый, пока вплетал, пел Липкуду песню. Какую знал и как умел. А потом они пели все вместе. Обнявшись и раскачиваясь в такт мелодии на каменном полу большого зала.

– Ох ты, – встрепенулся Косичка. – Чуть не забыл, болван.

Он пошарил за пазухой и вытащил белый шнурок, на котором висело мамино колечко с желтым камнем и потертая губная гармоника. Алый кафтан пришлось оставить в той же комнате, где Липкуд переодевался, и без карманов было тяжко.