не разглядела, так как там было темно; открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого. Бурнашев, стоявший на пороге, не имея возможности войти по недостатку места, был поражен изъявлением моего уважения и восторга к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обходился, как с каторжником…»

В сентябре 1827 года, опасаясь влияния революционеров и «общего бунта всей Восточной Сибири», правительство соединяет декабристов-каторжан в одном месте, в Читинском остроге.

Чита была тогда ничтожной деревушкой — по подсчетам Полины Анненковой, всего в 18 домов. Власти в Петербурге плохо знали географию и полагали, что рудники есть во всей Сибири (ведь декабристы были приговорены к каторжным работам в рудниках). Но в окрестностях Читы рудников не было. Поэтому узники чистили казенные хлева и конюшни, мели улицы, иногда выполняли земляные работы, трудились на мельнице.

Теснота в остроге, кандальный звон — кандалы снимали только в бане и в церкви — раздражали и без того измученных людей. Но вместе с тем совместная жизнь имела много плюсов. «Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-спасителей, дам, соединил нас с тем миром, от которого навсегда мы были оторваны политической смертью, соединил нас с родными, дол нам охоту жить, чтобы не убивать любящих нас и любимых нами, наконец, дал нам материальные средства к существованию и доставил моральную пищу для духовной нашей жизни». Так писал Михаил Бестужев.

Женщины жили вблизи тюрьмы в простых деревенских избах, сами готовили еду, ходили за водой, рубили дрова, топили печь. Тут, правда, не всегда все проходило гладко. Полина Анненкова вспоминает:

«…Дамы наши часто приходили посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог». Когда надо было чистить курицу, «со слезами сознавались, что завидуют моему умению все сделать, и горько жаловались на самих себя на то, что не умели ни за что взяться, но в этом была не их вина, конечно. Воспитанием они не были приготовлены к такой жизни… а меня с ранних лет приучила ко всему нужда».

Невеста, точнее — гражданская жена Ивана Анненкова приехала в Сибирь еще под именем мадемуазель Поль Геблъ: «монаршей милостью» ей разрешено соединить свою жизнь с «государственным преступником». В воспоминаниях, написанных после возвращения из Сибири, Анненкова, которую стали называть Полиной (или Прасковъей) Егоровной, очень живо, с колоритными подробностями описывает, с каким трудом удалось ей добиться этого разрешения.

Весьма скоропалительный и вполне тривиальный поначалу роман блестящего кавалергарда и молодой очаровательной француженки-модистки в необычных условиях перерос в любовь, ставшую не только темой разговоров в великосветских салонах того времени, но и сюжетом для романа (А. Дюма «Учитель фехтования», в котором мало правды и много фантазии) и оперы (первая редакция «Декабристов» Ю. А. Шапорина называлась «Полина Гебль»).

Все женщины по прибытии в Сибирь давали подписку об отказе от семейной жизни. Свидания с мужьями разрешались по часу два раза в неделю в присутствии офицера. Поэтому любимым времяпрепровождением и единственным развлечением женщин было сидеть на большом камне против тюрьмы, иногда перекинуться словом с узниками.

Солдаты грубо прогоняют их, а однажды ударяют Трубецкую. Женщины немедленно отправляют жалобу в Петербург. А Трубецкая с тех пор демонстративно устраивает перед тюрьмой целые приемы. Беседа имеет одно неудобство: приходится громко кричать, чтобы услышать друг друга. Но зато сколько радости доставляет это заключенным! Александр Одоевский сочинил восторженные стихи, которые посвятил Марии Волконской.

Был край, слезам и скорби посвященный,

Восточный край, где розовых зарей

Луч радостный, на небе том рожденный,

Не услаждал страдальческих очей;

Где душен был и воздух, вечно ясный,

И узникам кров светлый докучал,

И весь обзор, обширный и прекрасный,

Мучительно на волю вызывал.

Вдруг ангелы с лазури низлетели

С отрадою к страдальцам той страны,

Но прежде свой небесный дух одели

В прозрачные земные пелены.

И вестники благие Провиденья

Явилися, как дочери земли,

И узникам с улыбкой утешенья

Любовь и мир душевный принесли.

И каждый день садились у ограды,

И сквозь нее небесные уста

По капле им точили мед отрады.

С тех пор лились в темнице дни, лета,

В затворниках печали все уснули.

И лишь они страшились одного,

Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,

Не сбросили покрова своего.

Но каторга оставалась каторгой. Однажды Александра Григорьевна Муравьева, находясь в камере мужа, подверглась оскорблению пьяного офицера. На ее крик сбежались все заклю-ценные, в числе которых был и ее брат, схватили взбешенного офицера. Тот отдал команду часовым идти ему на помощь. С трудом удалось погасить конфликт и сдержать солдат от «подавления бунта»; за бунт же могли и казнить…