– Ну?

– Помните, вы просили сказать, когда появятся новости? Леди Хоторн вернулась в город.

– Почему ты не сказал раньше? Идем!

Не то чтобы Виктор не доверял суждениям Эвелин, однако стоило уделить внимание и другой точке зрения. Возможно, Герге были невыгодны эти смерти, но в письмах, которые передала Виктору леди Незерфилд, подруга Хэрриет, содержалось достаточно информации, чтобы понять, кто довел ту до самоубийства. И на момент смерти Коринн Лакруа алиби у мистера Герге тоже отсутствовало. Зато был повод: в последнее время мистер Герге, видимо, утомленный растущими запросами любовницы, в открытую срывался на ней.

Оставался один вопрос: был ли Александр Герге способен на убийство?

Виктору не удалось поговорить с леди Тенеррей, но из присланного ею письма становилось очевидно, что бывшая невеста мистера Герге боится. Чего или кого? Виктор полагал, что жениха. И, чтобы проверить это, он намеревался поговорить с женщиной, которая могла знать Герге не просто хорошо, а лучше других.

Род Хоторнов был одним из самых древних в империи. Верные советники при престоле, они обладали властью, равной которой в стране не существовало. Но время меняет все. Неблагополучное стечение обстоятельств – и от семейства осталось имя и две дочери. Теперь же леди Мэриголд вовсе была последней.

Чтобы попасть в дом, Виктору пришлось преодолеть немалое сопротивление со стороны дворецкого. Нет, он сам понимал, что еще слишком ранний час для визитов, но сколько можно ждать? Сегодня утром ему снова принесли перевязанный траурной лентой букет (и опять отправитель оказался слишком хитер, чтобы его засечь!), и Виктор начинал опасаться, что вскоре узнает о новой жертве.

Благодаря медному жетону его все-таки пропустили со двора, где слуга выгружал из кареты чемоданы. Похоже, леди Хоторн вернулась в Гетценбург только что. Следуя за дворецким, Виктор прошел в гостиную. Первым, что бросалось в глаза, был портрет покойной Роуз Хоторн работы Персиваля и яркий букет разноцветных цинний на комоде перед ним. «Вспоминаю о тебе каждый день», – машинально отметил про себя Виктор.

– Мне сказали, вы хотели срочно меня видеть, – леди Хоторн спустилась в гостиную, кутаясь в расшитый цветами халат. – Простите мой вид, – извинилась она, – я приехала только час назад и, честно говоря, хотела отдохнуть после дороги.

– Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, – Виктор учтиво поклонился. – Я хотел поговорить с вами о мистере Александре Герге.

Леди Хоторн не скрывала своего удивления:

– Со мной? Почему?

В отличие от погибших женщин, леди Мэриголд Хоторн никогда не состояла в любовных отношениях с Герге. И все же, Виктор подозревал, знала о нем куда больше его влюбленных жертв.

Осиротев вскоре после совершеннолетия, леди Мэриголд решительно выгнала из дома многочисленную толпу дядюшек, желавших взять под свою опеку сестер Хоторн, и занялась воспитанием младшей сестры сама. Души не чая в ней, леди Мэриголд принесла в жертву свое собственное счастье, заменила Роуз мать и была рядом с ней на протяжении всей ее жизни. Она своими глазами видела, как Герге впервые встретил леди Роуз, отговаривала сестру принимать его предложение, утешала, когда помолвка оказалась под угрозой… Была рядом до последнего, когда ее сестра, заболев от переживаний, слегла с пневмонией. Ей было что сказать о мистере Герге.

– Он чудовище, – ее лицо побелело, когда речь зашла об Александре. – Я знала много дурных людей, но никто не сравнится с ним. Не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он…

Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Виктор слушал, тем больше укреплялся в своих подозрениях.

Доктор

В последнее время мне категорически не везло с правой рукой. Я говорю даже не о ранении, почти лишившем меня возможности двигать кистью и оборвавшем мою карьеру. Не так давно я снял гипс и снова был вынужден обратиться за помощью к Мортимеру. Молодой дрозд не стал задавать вопросов, когда я пришел к нему, пропахший храмом, с глубоким порезом на ладони и волчьим укусом выше. Я недовольно поправил манжету, скрывая под сорочкой бинты, и постучался к Эйзенхарту.

– Я пришел спросить о твоем самочувствии.

– А, доктор! – Виктор поднял взгляд от бумаг. Силясь понять, что не так с фразой, он недоуменно моргнул и расплылся в довольной улыбке. – Мы перешли на «ты»? Ради этого стоит умереть! Пойдем.

Мы повторили путь вниз, где ремонтировались помещения для судебно-медицинской команды.

– Побыстрее, – подталкивал меня в спину Виктор. – Роббе в здании, если он застанет здесь тебя с твоей чудодейственной шкатулкой, меня слушать не станут и сразу уволят.

– Так легко? Безо всякой причины?

Я удивился. Виктор бы нашел тысячу способов отбрехаться, даже если бы его обнаружили над трупом с окровавленным топором в руке. Что-то здесь было нечисто. Виноватое сопение позади меня подсказало, что причина все-таки была.

– Героиновые пастилки от зубной боли, – признался Эйзенхарт.

– Полагаю, зубы у тебя в тот момент не болели.

Про рецепт спрашивать не стал – и так понятно, что у его привычки избегать врачей были длинные ноги.

– Нет. Но послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, – попробовал он оправдаться. – Я не знал, что делать! И вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!

Я промолчал.

– Мне было двадцать, – повторил Виктор. – Я поступил глупо. Но если не в этом возрасте делать глупости, то когда?

Желательно никогда. Но я не произнес этого и проворчал:

– Я бы предпочел услышать эту историю прежде, чем делиться с тобой морфием, а не наоборот.

– Тогда бы ты послал меня. К врачу, я имею в виду.

Именно так я бы и поступил.

– Значит, помощи от тебя я больше не дождусь? – с деланым равнодушием поинтересовался Эйзенхарт.

– Она тебе все еще нужна?

Второй раз за утро мне удалось повергнуть его в недоумение.

– В смысле?

– Как ты себя чувствуешь?

Наблюдая за растерянным выражением на его лице, я вздохнул. Я успел заметить, что Эйзенхарт был из людей, у кого разум доминирует над вопросами материальными. Увлеченный очередным делом, он мог днями не есть, не спать, пока тело само не начнет валиться от усталости, и игнорировать неудобства до тех пор, пока состояние не станет совсем критичным. Но не заметить, как отступила смерть? Это другая ступень таланта. Право, я мог не тратить морфий, достаточно было найти Виктору интересную головоломку.

Наконец он додумался осмотреть руку, приносившую ему в последнее время столько боли. С облегчением я отметил чистую белую кожу, лишенную каких-либо следов. Остальные симптомы, кажется, тоже отступали: его лицо потеряло лихорадочный румянец, он перестал кутаться в многочисленные свитера и шарфы. Слабость и боль больше не сковывали его движений. Словно напоминая, какой была цена за это чудесное исцеление, мое запястье снова заныло. Жаль, что укус Волка не пришелся выше, на потерявшую чувствительность ладонь.