А новая книга — это смысл? Стих? Картина? Скульптура?

Наверное, да. Наверное, это тоже смысл.

А что-то несозданное, а лишь осмысленное?

Однажды я ехал в поезде, проснулся ранним утром и стал смотреть в окно. Поезд шёл сквозь рассветный туман, повсюду был лес, солнце ещё не поднялось над горизонтом, и вдруг я увидел лесную прогалину, маленький домик с идущим из трубы дымком, старика, стоящего на крыльце и смотрящего на поезд, вьющуюся у его ног мелкую кудлатую собаку. Это было похоже на детский рисунок, или на страницу из книжек Пришвина и прочих древних писателей. Я подумал, что тут даже электричества может не быть. И телевизора, и телефона. И что домик мог так стоять сто лет назад, и дед этого старика точно так же смотрел утром на поезд. И что ему плевать на Перемену, как плевать на неё индейцам в дебрях Амазонки или папуасам в Новой Гвинее.

И я вдруг ощутил себя на месте этого деда. Представил себя… нет, не в глуши, какая тут глушь, сто метров до железки, десяток километров до полустанка. Но на обочине. И не потому, что на обочину спихнули, а потому что ты сам туда съехал, живёшь и счастлив.

Ведь таких людей много. Миллионы, сотни миллионов. Они никуда не бегут, ни к чему не стремятся. Выбрали точку под ногами, сделали её центром мира и позволили миру крутиться вокруг.

Нет, я точно знал, что сам бы так не смог, и никогда не смогу. Но я будто почувствовал этого старого человека, его мысли, мечты, как он смотрит на жизнь.

Вот это понимание осознанного и спокойного одиночества — оно было смыслом?

А если бы я написал об этом книгу, чтобы поняли все (ну, допустим, я умел бы, да и что сложного в том, чтобы соединять вместе слова, превращая их в текст)?

Это стало бы смыслом?

А если бы я придумал религию, философию, учение об одиночестве в центре мира?

«Найди свой центр мира и позволь ему вращаться вокруг»…

Это стало бы достойным смыслом?

А как именно это происходит? Что заставляет идеи и мысли превращаться в кристаллы, несущие в себе смыслы?

И остаётся ли после этого смысл с человеком?

Видимо, нет.

Тогда получается, что смыслы, о которых говорил Инсек, это, всё-таки, информация. Но не простая, а переработанная, пережитая человеком. Так из пустой породы шахтёр достаёт золотые крупинки или алмазы. Но можно достать и не заметить, алмаз в природе выглядит как серый камешек. Его надо разглядеть, огранить…

Так и с информацией.

Нужен разум, чтобы создать и осмыслить что-то новое. Чем больше информации, тем больше силы. И где-то там, в конце пути, сингулярность и Высшие. А ещё дальше, возможно, просто Высший. Один, вобравший в себя всю информацию и всю силу. Абсолют.

Да ну нафиг такие мысли, рехнуться от них можно!

Я нашёл в столе рулончик скотча, собрался было обмотать им коробочку. И покачал головой, когда понял, что делать этого не надо. Будет закрыта — не откроют. Кристаллы пропадут…

Пошёл на кухню, в два больших пакета сгрёб всю еду из шкафов и холодильника.

Ещё раз окинул взглядом свой бывший дом.

Вышел в подъезд, поднялся на этаж выше, отпер дверь родителей своим ключом.

У них было прибрано, пусть и стоял лёгкий, едва уловимый запах старости: мебели, десятилетиями стоявшей на одном месте; тяжёлых пыльных штор; пищи, лекарств и отцовского одеколона. Одеколон хоть и пах цитрусами, но я его запах помнил с детства и потому он тоже казался древним.

Я поставил коробочку на полку, где её должны будут заметить если не сразу, так через день-другой. Пакеты с едой оставил на кухонном столе, только молоко, куриные окорочка и пачку масла убрал в холодильник. Родители вернутся, поймут, что я заходил. Но не забеспокоятся, решат, что просто занёс продукты.

Не хотел я сейчас с ними разговаривать. Сразу почувствуют, что со мной что-то не так.

Действительно хорошо, что они стали чаще выходить из дома.

Дарина встала передо мной и сказала:

— Будь моим зеркалом.

— Это как? — не понял я.

— Говори, как я выгляжу?

Я внимательно осмотрел Дарину. Она была в кроссовках, синих джинсах, застёгнутой у ворота рубашке цвета индиго — городской унисекс, без всяких выделяющихся деталей. Разве что яркая оранжевая бандана, прячущая короткую стрижку, притягивала взгляд. Широкие «зеркалки» скрывали глаза.

— Ты замечательно выглядишь, — сказал я. Мы были в её комнатке, и она даже включила яркую лампу, чтобы мне было удобнее.

— Непонятно, что я жница?

— Нет. Ничуть.

— Комбинезон не проглядывает?

— Нет.

Дарина не захотела снимать свой костюм жницы, надела человеческую одежду поверх него. На мой взгляд, никто бы в ней Изменённую не заподозрил. Но она нервничала.

— Зря я зеркало выбросила, — сказала она. — У меня было когда-то. У Наськи есть, но не хочу её беспокоить.

— Прилипнет, не оторвать, — согласился я. — Да всё в порядке, ты выглядишь самой обычной человеческой девушкой.

— Ладно, — неохотно кивнула Дарина. — А сам-то ничего? Уже поздно, а ты прошлую ночь не спал.

— Немного поспал, — ответил я. — Да ничего, правда. Я не усну, даже если лягу. Весь на нервах.

— Что-то случилось?

Я покачал головой.

— Ничего… неожиданного. Я расскажу тебе потом.

Если бы я рассказал, что с нами было, как мы пришли в музей и уничтожили полсотни Слуг… ну, допустим, большей частью они себя сами уничтожили, но всё-таки… Никуда бы мы тогда не пошли. Дарина суетилась бы, беспокоилась, пыталась придумать выход, ругала бы меня — несомненно.

Я не хотел этого. До того момента, как я заберу у Продавца возвратный мутаген и дам жнице — пусть она ничего не знает.

Потом поговорим.

Обо всём.

А сегодня будет обычный вечер, словно ничего не происходило в последние два дня. Словно я таскаю Дарину по Москве, пытаясь дать ей хоть немного того, чего она была лишена.

И спать я действительно не хотел. Не смог бы уснуть. Да и опасно было возвращаться домой.

Сегодня, завтра, послезавтра, но за мной придут.

Другое дело, в чём вообще нас можно обвинить?

Убитые петрификационными пулями рассыпались в песок и анализу не поддадутся. Остальные убили себя сами. Так что обвинение предъявить трудно.

Но нервы, конечно, помотают изрядно.

Поэтому я должен успеть сделать две вещи — отдать Дарине возвратный мутаген и доложить Ивану о выполнении задания. Она станет человеком, а сын Виталия вернётся на Землю — у него ведь тут мать, не пропадёт.