Хозяйка уткнулась в подушку, заплакала. Коту стало жалко ее. И себя тоже. Он прыгнул на кровать и стал тереться о ноги Хозяйки. Кот хотел, чтобы та знала: он рядом, он никогда не забудет ее. Но она ничего не почувствовала. Поняв это, кот сам чуть не заплакал.

Неведомая сила стала медленно подымать его. Задержавшись на мгновение под потолком, кот еще раз бросил взгляд на уткнувшуюся в подушку Хозяйку, бережно обнимающего ее Хозяина. Потом мерцающий контур кота пронзил потолок, потом – крышу. Звезды над головой стали быстро приближаться.

Ах, все-таки жизнь была прекрасна! Как жаль расставаться с этими близкими существами там, внизу. Он будет их помнить. И ждать. Наверное, в том мире, куда раньше или позже попадут их души, найдется место и для его кошачьей души… А еще он постарается отыскать наверху ту женщину. После всего случившегося и она коту не чужая. В мире, где живут души, не должно быть места подлости и злобе. И значит, ревности?.. Быть может, когда Хозяин и Хозяйка в свой час присоединятся к коту, та женщина будет жить с ними тоже. И ее бедный сын…

Кот посмотрел вниз – домик уменьшился в размерах, выглядел совсем крохотным. Но через ставшую почему-то прозрачной крышу кот еще сумел разглядеть две маленькие фигурки на кровати. И тут звезды внезапно погасли. Возникло ощущение, будто они были нарисованы на полотне, обратная сторона которого абсолютно черна. Проткнув это полотно и продолжая полет, кот очутился в ином мире – полный мрак, пустота, безмолвие. Лишь через несколько минут полета (а может, часов или дней…) из кромешной тьмы стало проступать Нечто. Его было невозможно описать земными словами. Оно приближалось.

1999

Памяти Григория Бескровного

Часто снилась потом Гришке дедова хата, где прошли его счастливые детские годы. Просторная, добротно обустроенная – лучшая хата в Небраткове. Стояла она на краю села, на взгорке, оттуда видны были заречные луга, лесок за ними.

По деревенским понятиям семья Иванчуков считалась не такой и большой. Четверых детей подняли дед Василь с бабкой Катериной. Да еще один ребеночек умер у Катерины в ангельском возрасте – Бог дал, Бог и взял.

Когда объявили НЭП, Андрей, их старший сын, подался на строительные работы в Киев. Там и осел. Василь не одобрял этого, считал, что работа на земле – самая главная на свете. Но как потом оказалось, этим Андрей и оберег себя. А младший сын Захар остался с отцом, матерью в родном Небраткове, на Киевщине. Для него поставил Василь на своей усадьбе маленькую хатку – Захар женился недавно, детей пока не было. А в родительской хате, с Василем и Катериной, жили две дочери: семнадцатилетняя Настенька да еще Фрося с мужем и двумя сыновьями-мальцами. Хата большая, места хватало.

Хозяйство Иванчуков считалось зажиточным. Держали трех лошадей, двух коров, несколько свинок, десятка три кур. Земельный надел – восемь десятин. А еще владели ветряной мельницей. В соседней Алексеевке стояла большая мельница – жернова крутила паровая машина. Но и у деда Василя на его ветряке работа не переводилась. Помогал ему Захар, парень тихий, руки золотые, с любым механизмом разобраться мог.

Потом и Фросин муж в семье объявился, тоже помощник хоть куда. Происходил Микола из Алексеевки, из семьи небогатой, но работящей. Увидел как-то на посиделках миловидную, застенчивую Фросю – сразу влюбился. И ей Микола нравился. Поначалу Василь не давал согласия на их женитьбу. Не смея выходить из отцовской воли, Фрося по ночам тихо всхлипывала в подушку. Тогда вступилась мать. Редко перечила мужу Катерина, но тут был такой случай. И Василь смягчился. Свадьбу сыграли шумную.

«Примак» Микола – так называли мужей, принятых в семью жены, – очень быстро стал правой рукой деда. В отличие от тихого Захара, во всем послушного отцу, Микола, шумливый, скорый в движениях, иногда даже осмеливался перечить. Но по делу. Предложил, например, Микола, завести пчельник. Василь сперва сомневался, будет ли выгода. Все-таки попробовали – и Микола оказался прав. В базарные дни отвозил он пахнущий гречихой мед, собранный на заречных лугах, в Алексеевку или чуть дальше, на станцию Каменку. Хорошо продавался мед. Так и жили Иванчуки, трудились с утра до вечера, богатели своим трудом.

Но НЭП заканчивался, приближался «великий перелом». Ганна, жена Захара, работала в местной кооперативной лавке. Оттуда и приносила иногда московскую газету «Правду». После ужина, близоруко щурясь, Захар читал ее вслух отцу и Миколе. Месяц за месяцем все больше распалялась «Правда» от ненависти к деревенским «мироедам». Мрачнело лицо деда Василя, уныло вздыхал Захар. Только Микола, молодым пареньком, уже под конец гражданской войны, мобилизованный в Красную Армию, улыбался благодушно.

– Не волнуйтесь, батя. Не про нас писано. Не для того мы бились с беляками насмерть, чтобы трудовое крестьянство в обиду дать. Самые трудовые мы и есть. Неужто рвань эта – Ивашка Евтухов с его комитетом «незаможних селян»? Им бы только самогону нажраться да на сходе горло подрать. Работать они не больно-то любят – потому и незаможние. Кабы все деревенские работали, как мы, давно бы в городах перебоев с хлебом не было. Вот этими руками и себя кормим, и державу советскую. – Микола выбрасывал на стол, чисто выскобленный бабкой Катериной, огромные ручищи. Ладони в толстых мозолях, под кожей вздувшиеся вены гонят темно-синюю кровь, перекатываются бугры мышц.

Дед Василь ничего не отвечал Миколе, с сомнением качал головой.

В августе двадцать девятого года приспела в Небраткове пора «колхозного строительства». Приехал из райцентра уполномоченный с портфелем, с ним трое милиционеров. Созвали сход. Из семьи Иванчуков пошли на сход дед Василь, Захар, Микола. Да еще увязался за Миколой его семилетний малец Гришка… Запомнился Гришке тот день: пыльная площадь, вынесенный из сельсовета длинный стол, по торжественному случаю красной тряпицей застеленный, за столом – важный, толстомордый уполномоченный вместе с активистами из комитета «незаможних».

– Братишки-селяне! – закричал Ивашка Евтухов, разевая рот с выбитым недавно по пьянке зубом. – Вот и пришло наше, значит, счастливое времечко – сказала линия генеральная, что жить нам теперь одной колхозной семьей. Землица, живность, а также эти, значит, труда орудия – все будет общее.

– А как линия насчет баб распорядилась? – раздался из толпы чей-то охальный голос.

Расползлись в улыбке слюнявые Ивашкины губы.

– Про баб, значит, пока указания не поступало. А поступит – так обобществим за милую душу. Если партия велит…

Из-за стола сердито цыкнул уполномоченный. На полуслове замолчал Ивашка, потушил улыбку.

– Это шучу я, братишки. А если серьезно, то, не откладывая, пишите заявления, значит, добровольные в колхоз. Название ему привез товарищ уполномоченный очень даже верное – «Шлях к коммунизму». На той неделе сойдемся опять, правление выберем. И начнем счастливую жизнь. А скот чтобы привести весь на колхозный двор. Будут теперь буренки дружно шагать в светлое будущее. Вместе, значит, с хозяевами ихними.