– Давай, договаривай, – сказал Юн из своей гостиной в Кэп-Сити. – Облегчи душу, amigo.

Алек принялся растирать виски, словно у него разболелась голова.

– Тогда я подумал, что это бандана или платок. Может быть, у человека сгорели все волосы и не отросли из-за шрамов, вот он и прикрыл голову от солнца. Но это могла быть рубашка. Думаешь, это та самая рубашка, которой недосчитались в амбаре? Та рубашка, в которой Терри засветился на камерах на вокзале в Даброу?

– Молодец, – сказал Юн. – Возьми с полки пирожок.

Хоуи хмуро взглянул на Ральфа:

– Ты все еще пытаешься выставить Терри виновным?

Вместо Ральфа ответила Дженни, которая до этого слушала молча:

– Он пытается докопаться до правды. Хотя лично мне кажется, что это не лучшая мысль.

– Алек, посмотри эти записи, – сказал Ральф. – И найди на них того человека с ожогами.

Ральф включил ролик «Канала 81», потом – ролик «Фокса», затем, по просьбе Алека (тот так низко склонился над ноутбуком Дженни, что почти касался носом экрана), еще раз ролик «Канала 81». Наконец Алек выпрямился.

– Его здесь нет. Но это невозможно.

Юн сказал:

– Он стоял рядом с парнем, который размахивал ковбойской шляпой, верно?

– Кажется, да, – согласился Алек. – Рядом с тем парнем и чуть выше блондинки-ведущей, которую треснули по башке транспарантом. Я вижу блондинку и мужика с транспарантом… но его я не вижу. Как же так?

Ему никто не ответил.

Хоуи сказал:

– Давайте вернемся к отпечаткам пальцев. Сколько разных наборов было в микроавтобусе, Юн?

– Наши спецы говорят, полдюжины.

Хоуи застонал.

– Спокойно, все не так страшно. Личности четырех мы уже установили. Фермер из Нью-Йорка, владелец микроавтобуса. Старший сын фермера. Парнишка, угнавший микроавтобус. И Терри Мейтленд. Остается один неопознанный человек с четкими отпечатками – может быть, кто-то из друзей фермера или кто-то из его младших детишек – и один неопознанный человек со смазанными отпечатками.

– С теми же, что и на пряжке ремня?

– Возможно, но мы не уверены на сто процентов. Там есть несколько вполне различимых линий, но не настолько четких, чтобы эти отпечатки могли служить убедительным доказательством на суде.

– Ладно, я понял. Позвольте задать вам вопрос, джентльмены. Всем троим. Может ли человек, пострадавший при пожаре, человек с сильными ожогами – не только на лице, но и на руках – оставить такие нечеткие отпечатки? Смазанные до полной неузнаваемости?

– Да, – в один голос ответили Юн и Алек, но ответ Юна чуть запоздал, потому что шел через компьютер.

– Проблема в том, – сказал Ральф, – что у того обожженного человека в толпе у здания суда были татуировки на тыльной стороне ладоней. Если у него обгорели кончики пальцев, то и татуировки должны были сгореть. Разве нет?

Хоуи покачал головой:

– Не обязательно. Допустим, на мне загорелась одежда и я пытаюсь сбить пламя руками. Но я не буду бить тыльной стороной ладони. – Он похлопал себя по широкой груди, чтобы проиллюстрировать свою мысль. – Я бью ладонью.

Все на секунду умолкли. Потом очень тихо, почти неслышно Алек Пелли произнес:

– Тот обожженный мужик был у здания суда. Я готов в этом поклясться на Библии. На стопке Библий.

Ральф сказал:

– Предположительно криминалисты полиции штата сумеют установить вещество, от которого почернело сено в амбаре. Мы можем что-нибудь сделать, пока ждем результатов? Я открыт для предложений.

– Можно проверить Дейтон, – ответил Алек. – Мы знаем, что Мейтленд был в Дейтоне, и там же был микроавтобус. Возможно, именно там и найдутся ответы хотя бы на некоторые вопросы. Сам я туда полететь не могу – много дел, сроки горят, – но я знаю одного подходящего человека. Я ему позвоню и спрошу, есть ли у него время.

На том они и порешили.

6

Десятилетняя Грейс Мейтленд плохо спала после гибели отца, а когда ей все-таки удавалось заснуть, ее мучили кошмары. В воскресенье днем вся накопившаяся усталость навалилась на нее мягкой, сонливой тяжестью. Пока мама с сестрой пекли торт, Грейс поднялась к себе в спальню и прилегла на кровать. День был дождливым и пасмурным, но все равно светлым. И это было хорошо. Теперь Грейс стала бояться темноты. Снизу, из кухни, доносились приглушенные голоса мамы и Сары. И это тоже было хорошо. Грейс закрыла глаза, как ей показалось, всего на секунду, хотя, наверное, на самом деле прошел не один час, потому что дождь за окном стал сильнее, а свет сделался серым и тусклым. Вся комната наполнилась сумрачными тенями.

Кто-то сидел у нее на кровати и смотрел на нее. Мужчина в джинсах и зеленой футболке. С татуировками на руках. Эти татуировки начинались на тыльной стороне ладоней и поднимались до рукавов футболки. Змеи и крест, кинжал и череп. Лицо мужчины уже не было смятым, словно его неумело вылепил из пластилина ребенок, но Грейс все равно сразу его узнала. Это был тот самый человек, кого она видела ночью за окном спальни Сары. По крайней мере теперь у него были глаза, а не соломины на месте глаз. И не просто глаза, а глаза ее папы. Грейс узнала бы эти глаза где угодно. Она не поняла, происходит ли это на самом деле или ей снится сон. Если снится, то пусть. Это лучше обычных кошмаров. Чуть-чуть лучше.

– Папа?

– А кто же, – ответил незнакомец с папиными глазами. Его зеленая футболка превратилась в форменную футболку «Золотых драконов», и вот тогда-то Грейс и убедилась, что это сон. Футболка «Драконов» на секунду сменилась белым халатом, а потом снова стала зеленой футболкой. – Я люблю тебя, Грейси.

– Голос совсем не похож, – сказала Грейс. – Ты только притворяешься папой.

Незнакомец наклонился к ней. Грейс отшатнулась, не в силах оторвать взгляд от папиных глаз. Голос был не похож, а глаза – очень похожи, один в один. Но все равно этот был вовсе не папа.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она.

– Конечно, хочешь. А грешники в аду хотят холодной воды со льдом. Тебе грустно, Грейс? Ты скучаешь по папе?

– Да! – воскликнула Грейс и заплакала. – Уходи! Это не настоящие папины глаза. Ты притворяешься!

– Не жди от меня сочувствия, – сказал незнакомец. – Мне-то как раз хорошо, что тебе грустно. Я надеюсь, тебе будет грустно еще очень долго. И ты будешь плакать. Уа-уа, как маленькая.

– Пожалуйста, уходи.

– Малышка хочет соску? Малышка написала себе в штанишки и стала вся мокренькая? Малышка плачет уа-уа?

– Замолчи!

Он выпрямился.

– Хорошо, я уйду, если ты сделаешь для меня одну вещь, – сказал он. – Сделаешь кое-что для меня, Грейси?