…Признаюсь тебе, Аш, за минуту до того мне пришлось отложить перо в сторону, потому что во мне до сих пор кипит гнев – и проглядывает глаз – и я вновь готова от тебя отвернуться. Что и произошло прежде. Но я способна себя успокоить, а вот Асмодей не может: услышав твое имя, он все еще бушует, ему ведь и прежде не давали покоя твои множественные… дарования… Да, я могу успокоиться и желать тебе только добра… В эту самую минуту, когда я сижу на берегу, меня просят передать, что Ромео тебя целует и обнимает. Это он со своим Ганимедом приволок мне на пляж письменный стол, а теперь они оба плещутся почти по пояс в воде.

Да, Аш, твой Ромео больше не твой… А вернее сказать, оба юноши теперь мои. И веселья от двоих в два раза больше, чем от одного. Самая простая арифметика, известная каждой ведьме со времен Лилит, non?

Звать его Дериш; Асмодей нашел его в Арденнах, где мать мальчика (я ее не знала) умерла от крови. Он вернулся с мальчишкой во Враний Дол и преподнес его мне, разве что ленточкой не перевязал. Я потом передала его Ромео, так как на второго любимца мне не хватило бы энергии, тем более что он не знает… моих предпочтений. Скучное занятие – готовить себе наложников.

Сестра, силы мои уже не те. Перо отправилось на отдых, как задолго до того кисть, книга заброшена вместе с холстами. Bref[85], приток моих жизненных сил, боюсь, иссякает. Силы истощаются. Плечи облеклись в одеяние старости. Жизнь моя обрушилась внезапно, подобно лезвию, что регулярно низвергалось в Париже, моем Париже былых времен, отсекая от меня город моей мечты, моего успеха. Ты знаешь ведь, оно, это лезвие, виновно в моем изгнании сюда, к скоплению камней на высоком берегу… Кровь, hélas[86], уже не за горами.

Раз так, на что мне сдался этот сексуальный гигант, этот юный бельгиец с волчьим аппетитом? Нет уж. Я позволила Ромео делать с Деришем все, что вздумается, сама же пользуюсь – когда вздумается мне. Телами их, а не любовью, которая исключительно… Любовь? Она мне больше не нужна.

Но ты, моя Аш, ты любишь? Найдя любовь, осталась ли ты ей верна? Это ведь негритянка, с которой ты плыла на корабле, non? В твоих письмах не было подробностей. Ты покорилась любви, так ведь? Стремилась чарами привязать к себе предмет твоей страсти? Oui, а как же. Не падай духом, дорогая, это ошибка, какую чаще всех прочих совершают сестры Сообщества еще с незапамятных времен.

Загадка вроде бы не новая, но приходится признать: как переделать сделанное (в чем бы оно ни заключалось), я не ведаю. Если какой-нибудь ведьме известен способ, то эта ведьма – Герцогиня. Ее попечению я тебя и доверила.

…Я должна тебе шабаш. Об этом я помню. Долг каждой мистической сестры устроить шабаш в пользу той, кого она открывает или спасает. Много лет назад Теотокки устроила шабаш для меня. Если я не смогу… обещаю постараться, но вдруг… Если не получится, если я не смогу прибыть, остается надеяться на то, что общение с Герцогиней даст результат и миссию мою не сочтут проваленной.

Alors oui, Герцогиня. Я знаю ее по рассказам одной ведьмы, живущей на острове Скай. Обе они в прежние годы прислуживали на шабаше, что был устроен под тенью Эдинбургского замка. Герцогиня была тогда всего лишь Линор, девушкой красивой, но низкородной; она искала себя прославить, но вместо того ославила – по панелям да сомнительным кварталам. Но нрава она, как мне говорили, доброго и, уж конечно, в силу профессии… уживчивого».

От того, что я прочла ниже, в животе у меня задергало (в последний раз я чувствовала подобное в почтовой карете).

«Я написала Герцогине о твоих особенностях. Разумеется, торгуя не первый год своим телом, она чего только не навидалась. И все же, заклинаю тебя, Аш, отложи в сторону свое я (исхожу из предположения, что ты та же ведьма, какой была раньше, – милая, но робкая и излишне стыдливая) и будь с Герцогиней тем, чем ты являешься».

Заключительным adieu[87]Себастьяна как бы вверяла меня попечению Божию, в то время как на самом деле отдавала в руки наигрубейшей Афродиты. Едва знакомой ведьмы-блудницы. Далее она имела дерзость снабдить мое предписание (каковым я сочла письмо) своим знаком, «S», а вдобавок усадила в нижний изгиб этой буквы всегдашнюю жабу. Да, жаба восседала там, на вид живая, готовая спрыгнуть со страницы, которую я отбросила бы в сторону или смяла, если б не постскриптум со следующими подробностями.

Себастьяна наняла в Париже агента, которому поручила доставить на Леонард-стрит вышеупомянутый сундук, куда было положено два письма – одно для меня, другое для Герцогини (судя по всему, та уже нашла свое), а также немногие пожитки, оставленные мною во Враньем Доле. Кроме того, в сундуке имелось несколько книг, по мнению Себастьяны, для меня интересных. (Они и в самом деле оказались интересными, и моя обида на Себастьяну отчасти прошла.) А в дополнение – то самое «изрядное количество», щедрая наличность, которую Себастьяна как-то обратила в американскую монету и долговые обязательства. (Бумаги были завернуты в перевязанный лентой кусок пергамента, на котором рукой Себастьяны было написано: «Не отправляй их в бездну, дорогая Аш».) Прилагалась и куча других вещей, эпитет «роскошные» послужит им лучшим определением. И в довершение всего, на дне сундука обнаружился холст, портрет одного из деятелей (не самого крупного), поставивших свою подпись под Парижским договором; Герцогине предлагалось, на выбор, продать его или повесить у себя – деньги или радость от созерцания должны были вознаградить ее за хлопоты, связанные с моим, как выразилась Себастьяна, «послушничеством».

У меня не было сил сердиться, однако я не на шутку расплакалась, присев на подоконник, и даже не услышала шагов Герцогини.

Она стояла рядом. В сгустившемся сумраке чердака. Разделявшая нас завеса приобрела, потемнев, кровавый оттенок. Тени за спиной Герцогини, казалось, ожили, и скоро я убедилась в том, что они в самом деле живые. Это были выстроившиеся треугольником женщины Киприан-хауса. Я насчитала их семь. Те две, что находились ближе к Герцогине, тянули пальцы к ее грудям, к живому их средоточию. Остальные откинули прозрачную драпировку. Плохое освещение не помешало мне заметить, что глаза Герцогини снова сделались crapaud. Ее штат преобразился точно так же.

– …Отужинать? – спросила Герцогиня.

Я кивнула. Что послужило толчком – моя улыбка или пропущенные мною слова? Так или иначе, сестры кинулись ко мне. Словно бы прорвало ведовскую плотину. Они осыпали меня поцелуями и ласками, каким я затрудняюсь подыскать название. Пока сестры суетились, дергая меня за заношенное в путешествии платье, предлагая взамен самую красивую одежду, поминая ванну, бальзамы, свежие мягчительные отвары, – пока они наперебой меня привечали, Герцогиня, как я заметила, зажигала свечи, чтобы разогнать в своем ателье темноту. На мой взгляд она ответила широкой, красивой улыбкой, потом махнула рукой и стала спускаться по лестнице. Я осталась на попечении ее подчиненных, женщин – нет, ведьм – Киприан-хауса.