Внутри было сумрачно и довольно прохладно. Цилиндрический свод, необычный неф с узкими стрельчатыми окнами и цветными витражами, на которых в примитивно-наивной манере изображались Страсти Господни, несколько рядов скамеек из орехового дерева, свеженатертых воском, алтарь, возвышающееся над ним распятие в человеческий рост, с красивым плачущим Христом из оливкового дерева. В стенах было несколько высоких ниш — в одной стояла раскрашенная статуя Франциска Ассизского, остальные — тоже, видимо, предназначенные для статуй или предметов культа — пустовали. Несколько старинных знамен, украшенных гербами и вытканными золотом латинскими надписями, свешивались со стен. Пол был выстлан неровными шероховатыми плитами многовековой давности. Перед алтарем высилось сооружение, похожее на деревянные козлы. На нем можно было различить очертания маленькой фигурки, с головой укрытой белой простыней.

Шиб сделал глубокий вдох, а Жан-Юг Андрие резко откинул простыню. Черты его лица исказились.

— Моя дочь, Элилу, — глухо сказал он.

Девочка не выглядела спящей. Она выглядела мертвой. Мраморная, голубоватого оттенка кожа, запавшие щеки, заострившийся нос. Ее длинные волосы, того же золотистого оттенка, что у отца, были тщательно расчесаны и украшены красной бархатной лентой. Крошечные ручки с посиневшими ногтями сложены на груди. Белое платье из органди и черные лакированные туфельки с ремешками.

Шиб чувствовал себя подавленным. Ему нравились мертвецы, нравилось ими заниматься. Но только не этой маленькой покойницей. Это было бы слишком печально.

Но пойти на попятный он не мог. Нельзя еще сильнее усугублять горе этих людей отказом.

— Ее нужно будет перевезти в мою мастерскую, — сказал он.

«Мастерская» — нейтральное слово, ассоциирующееся с обычной работой.

— Когда? — спросил Андрие.

— Лучше всего сегодня. Время очень много значит в подобных...

— Да, я знаю, — перебил его Жан-Юг. — Но я не хочу ничего слышать о том, что вы собираетесь с ней делать, меня не интересуют детали, я не собираюсь вдаваться в подробности. Надеюсь, это ясно?

— Вполне. Распорядитесь, чтобы ее доставили ко мне сегодня вечером. Вот телефон фирмы, которая занимается перевозками подобного рода.

Андрие небрежным жестом взял протянутую ему карточку, словно речь шла о доставке продуктов на дом.

— Очень хорошо. Я тотчас же этим займусь.

Он повернулся и направился к двери. Шиб последовал за ним, разглядывая каменные плиты пола.

Когда они вышли на улицу, Андрие не предложил ему вернуться в павильон. Он вынул мобильный телефон из чехла, прикрепленного к брючному ремню из крокодиловой кожи, и коротко бросил:

— Айша, проводите, пожалуйста, месье Морено.

Айша появилась практически мгновенно, оправляя платье.

— Моя жена позвонит вам завтра, — сказал Ан-дрие, пожимая руку Шибу. — Благодарю, что согласились приехать.

И исчез за стеклянной дверью зимнего сада.

Шиб направился следом за Айшей к выходу, мимоходом отметив, что она чертовски хорошо сложена— круглая попка, тонкая талия, пышная грудь. Скорее всего, арабка. Словно догадавшись о его мыслях, она направила разговор в другое русло:

— Месье сильно тревожится о мадам. Он боится, как бы у нее не было рецидива...

— Рецидива? — переспросил Шиб.

— У нее была очень тяжелая депрессия после смерти первого ребенка. Ну, вы знаете, — того, что утонул. Она несколько месяцев провела в психиатрической клинике.

— Кажется, они с мужем очень привязаны друг к другу, — ровным тоном произнес Шиб.

— Да, они никогда не ссорятся. По мне, так это скучновато, но у каждого свой вкус...

—Он, должно быть, нравится женщинам? — продолжал расспрашивать Шиб. — Высокий, светловолосый, мускулистый...

«Как Грег», — добавил он про себя. Айша ослепительно улыбнулась, показав жемчужные зубы.

— Вы что, ревнуете? Я вот, например, не люблю блондинов. Мне нравятся смуглые волосатые свирепые мужики, — добавила она, распахивая железные ворота.

Шиб выпятил нижнюю челюсть и напряг мускулы.

— Извините, но вы не относитесь к этому типу, так что...

— А к какому типу я отношусь? — спросил Шиб. — Ну, говорите, не бойтесь.

— Вы такой маленький и хрупкий, что...

— Нет-нет, не продолжайте! — со смехом закричал Шиб, забираясь в машину, — Вы хотите, чтобы я умер от горя? — Он завел двигатель и тронулся с места, а девушка, улыбаясь, закрывала ворота.

«Маленький и хрупкий»! Хорошенький маленький негритосик, черненький негритосик для беленькой Бланш. Черт, почему он подумал о ней? Она ему вовсе не нравится. Та же Айша в сто раз сексуальней!

Вернувшись домой, он убрал синьора Ди Фацио в морозильную камеру и занялся подготовкой препаратов для предстоящей работы. На автоответчике было сообщение Грега о том, что тот поочередно насладился Пэм и Софи: «Потрясающе, muy caliente[8], тебе бы стоило поучаствовать!», — а потом они все вместе отбыли в Монако, завтракать в «Отель де Пари».

Шиб стер запись и спросил себя, что сказал бы Грег о Бланш Андрие. «Размораживай ее быстрей, чувак, ей требуется скорая трахпомощь!» То, что эта женщина носит траур, причем самый скорбный — по собственному ребенку, — вряд ли что-нибудь значило в системе ценностей Грега.

Нет, хватит думать о Бланш Андрие. Через несколько часов ее дочь окажется здесь, и он будет рассекать ножом ее мертвенно-бледную плоть. Шиб глубоко вздохнул и принял позу для медитации. Немного внутренней пустоты не повредит.

Но вместо пустоты он вдруг услышал крики. Крик маленькой Элилу, падающей с лестницы. Крик Айши, обнаружившей тело: «Мадам, мадам, идите скорее сюда, это ужасно!» Хриплые крики Бланш Андрие, похожие на стоны раненого животного, и окаменевшее бледное лицо Жан-Юга Андрие, сжимающего в руке стакан с апельсиновым соком. Стук каблучков по древним каменным плитам, завывание сирены вдалеке, плач других детей, которых спешно уводят в комнаты: «Айша, помогите мне!»

Он приказал семейству Андрие убраться из его головы со всеми их драмами, печалями и криками. Но они отказывались повиноваться, они прочно гнездились в его сознании, и Шибу пришлось долго стоять под ледяным душем, чтобы эти люди наконец угомонились.

Когда раздался звонок в дверь, он был готов: все необходимые инструменты выложены в ряд, в музыкальный центр вставлен диск Тома Уэйтса, готового запеть: «Cold was the night, hard was the ground...»

Вошли Люка и Мишель, переругиваясь на ходу. Эта парочка всегда напоминала ему Лорела и Харди[9]. Люка, лысый громила, приближался к пенсионному возрасту. Мишель, рыжеволосый живчик, вряд ли весил больше шестидесяти кило. Они иногда подрабатывали на стороне, чтобы слегка округлить месячное жалованье, и использовали для этого похоронный фургон своего патрона. Люка часто страдал от болей в спине, а Мишель слишком много пил, об опасных последствиях чего его постоянно предупреждал лечащий врач.