Я также немного знаю о детстве бабушки Молли. Она была старшей из шести детей, мальчиков и девочек, и воспитывалась чрезмерно строгой и бескомпромиссной нарциссической матерью. В роли бабушки она была мягкой, покорной и чувствительной – созависимой, как и ее отец. Будучи замкнутым человеком и, возможно, преследуемая чувством стыда, она почти ничего не рассказывала о своем детстве (хотя я расспрашивал!).

До встречи с Максом у Молли было мало опыта в отношениях. Большинство ее решений, включая выбор мужчин, строго контролировались ее матерью. Когда Молли встретила очаровательного Макса Розенберга, она влюбилась в него по уши, как и многие женщины. Думаю, их отношения развивались очень быстро, что вполне ожидаемо, когда одинокая, управляемая, молодая созависимая женщина встречает обходительного и галантного мужчину своей мечты. Это был Синдром человеческого магнетизма, случившийся примерно в 1929 году. Мой отец искренне считал, что Макс заинтересовался его матерью и женился на ней, потому она происходила из состоятельной семьи, обладавшей крупной недвижимостью.

Ида была довольно враждебно настроена по отношению к Максу, которого, как говорил мой отец, она «видела насквозь». Как и другие патологические нарциссы, она быстро идентифицировала психологически схожих с ней людей. Несмотря на попытки Иды запретить Молли встречаться с Максом, двое влюбленных сбежали через шесть месяцев после знакомства. Спустя приблизительно три месяца был зачат мой отец. Через полгода после его рождения Молли подала на развод, потому что Макс жестоко обращался с ней, а затем бросил семью. Молли говорила моему отцу, что Макс не хотел держаться за нормальную работу, чтобы обеспечивать семью. Моему отцу пришлось ждать переходного возраста, чтобы впервые встретиться с Максом, и в дальнейшем он виделся с ним только четыре раза.

Оставшись с новорожденным ребенком на руках, Молли вынуждена была быстро выйти на работу, где она трудилась шесть дней в неделю. У нее не было иного выбора, кроме как доверить заботу о ребенке своей жестокой и черствой матери. Хотя Ида и приняла на себя «родительскую» роль, она никогда не стеснялась выражать свое недовольство и злость по этому поводу каждому, кто находился в пределах слышимости.

Какой бы сложной и невыносимой ни была Ида для большинства людей, это не шло ни в какое сравнение с ее отношением к моему отцу, которого она часто называла «ребенок дьявола». По мнению Иды, внук постоянно и безнадежно «портил вещи» просто потому, что являлся носителем того же ДНК, что и его «папаша». Она терпеть не могла моего отца из-за своей ненависти к Максу и недовольства тем, что ей приходилось заботиться о его ребенке.

Еще больше усугубляло ситуацию то, что ребенок был внешне похож на Макса. Отец вспоминал, как Ида постоянно бранилась на немецком, высказывая все, что она думает о нем и о его отце, которого он никогда не видел. Никто в семье не мог помешать ее дурному обращению с мальчиком – она была слишком властной, и ее все боялись. За неделю до смерти моего отца я попросил его рассказать о тирании, которой он подвергался. Он сказал мне, что у него в течение всей жизни периодически возникали «ужасные» навязчивые воспоминания о жестоком обращении Иды. Он даже проронил слезу, что было достаточно ярким выражением чувств для этого обычно малоэмоционального мужчины.

Самые его приятные детские воспоминания были связаны с добротой дедушки Руби и трех дядюшек, которые очень его любили. Несмотря на неспособность Руби защитить своего внука, мой отец помнит его как самого замечательного человека, которого он когда-либо знал. Грустно и печально, что любовь его матери, дядюшек и дедушки не ослабили травму, нанесенную жестокой бабушкой.

Хотя у отца не было возможности проводить со своей матерью столько времени, сколько ему хотелось бы, он вспоминал о невероятно близких отношениях с ней. Он идеализировал Молли и обожал ее до самой ее смерти. Он всегда считал ее своим лучшим другом. Однажды он рассказал мне, как лежал в больнице, где ему должны были удалить миндалины. Врач вышел в комнату ожидания и спросил, нет ли у Молли куклы, потому что ребенок плакал и требовал «свою Молли». Хотя истории о близости моего отца с Молли кажутся теплыми и добрыми, они слишком похожи на то, что часто определяют как жестко сцепленные или эмоционально инцестуальные отношения родителя и ребенка. Это также породило его травму привязанности.

В дополнение к жестокому обращению своей бабушки Иды мой отец также страдал от социофобии и депрессии средней степени тяжести. Его биологические и связанные с окружением проблемы детства, особенно ярко выраженная вербальная и эмоциональная жестокость, вылились в эмоциональные, личностные и связанные со взаимоотношениями нарушения психики, когда он повзрослел. Любовь и нежность, полученные от матери, дядюшек и деда, не могли излечить его от травмы привязанности, превратившейся в нарциссическое расстройство личности во взрослом возрасте.

В детском и подростковом возрасте мой отец находил спасение в учебных занятиях со сплоченной группой друзей. В 18 лет он сбежал от тирании бабушки и ограниченных финансовых возможностей семьи, поступив на службу в армию. Мой папа описывал четыре года, проведенные в Германии после окончания Второй мировой войны, как веселое время – там у него впервые появилась свобода понять что-то о себе самом, о жизни и об окружающем мире. Как и его собственный отец, он был достаточно привлекательным мужчиной. Я помню несколько неловких ситуаций, когда мой папа хвастался своими победами на любовном фронте над «доверчивыми, эмоционально зависимыми и совершенно нищими» немецкими женщинами.

Четыре года спустя после своей демобилизации из армии мой отец окончил Университет Иллинойса, получив степень бакалавра в инженерии. Как и в армейских историях, он часто хвастался своими подружками не-еврейками, на которых никогда не собирался жениться. Решив остепениться, он начал искать жену-еврейку. Помимо ее религиозной принадлежности, она должна была быть молода и привлекательна. Когда он выбрал мою маму, то прекратил длительные отношения с более взрослой женщиной нееврейского происхождения. Он описывал свой разрыв с ней не только холодно и без каких-либо чувств, но даже с улыбкой.

В середине – конце 1950-х годов лучшим местом для знакомства одиноких евреев были танцы, спонсируемые синагогой. Когда мой отец впервые встретил мою мать, он отверг ее, потому что ей было всего 16 лет. Мама с болью вспоминала, как он отвернулся от нее и начал заигрывать с ее 18-летней подружкой. Два года спустя на тех же танцах они встретились снова. Как только мой отец сообразил, что она стала совершеннолетней, он тут же включил режим обольщения. По рассказам мамы, отец произвел на нее сильное впечатление, потому что был старше и казался более зрелым, харизматичным и привлекательным. Но больше всего ей понравилось, что он был евреем, имел диплом инженера Университета Иллинойса, работу, машину и мог позволить себе собственный дом. Моя мама оказалась легкой и достаточно сговорчивой добычей.