А теперь тюремное население стало меньше на одного человека. Это означает, что через несколько минут мне придется рассказать мужу правду, только правду и ничего, кроме правды, о том, кто я и в каких условиях жила с самого рождения, и да поможет мне Бог.

Рэмбо лает, как по команде, предупреждая меня. Через секунду свет фар облизывает двор и растекается по мере того, как внедорожник въезжает на парковку. Это не «чероки» Стивена. У этой машины на крыше установлены дополнительные фары, а на двери виднеется логотип полиции штата. На долю секунды я позволяю себе поверить в то, что смогу ответить на все вопросы офицеров и отделаться от них прежде, чем Стивен вернется домой. Но затем я замечаю «чероки» Стивена прямо за полицейской машиной. Внутреннее освещение в обоих автомобилях зажигается одновременно. Я вижу, как замешательство на лице Стивена превращается в панику, когда он видит полицейских в форме. Он бежит ко мне по двору:

– Хелена! Ты в порядке? А девочки? Что случилось? У вас все хорошо?

– Все в порядке.

Я приказываю Рэмбо оставаться на месте и спускаюсь с крыльца навстречу Стивену как раз в тот момент, когда к нам приближаются полицейские.

– Хелена Пеллетье? – спрашивает главный из них.

Он молод. Почти мой ровесник. Его напарник выглядит еще моложе. Мне становится интересно, сколько человек они уже успели опросить. Сколько жизней успели разрушить их вопросы. Я киваю и тянусь к руке Стивена.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем отце Джейкобе Холбруке.

Стивен резко оборачивается.

– Твоем от… Хелена, что происходит? Я не понимаю. Этот сбежавший заключенный, он что, твой отец?

Я киваю еще раз. Надеюсь, что Стивен расценит этот жест как извинение и признание. «Да, Джейкоб Холбрук – мой отец, да, я лгала тебе с первого дня нашей встречи, да, в моих венах и венах наших с тобой дочерей течет кровь преступника. Прости меня. Прости, что тебе пришлось узнать об этом вот так. Прости, что я не сказала тебе раньше. Прости. Прости. Прости».

Темно. Лицо Стивена в тени. Мне трудно понять, о чем он думает, пока медленно переводит взгляд с меня на офицеров и обратно.

– Пойдем внутрь, – наконец говорит он. Но не мне, а им. Он выпускает мою руку и ведет офицеров на веранду, а затем в дом.

Вот так и рухнули стены моей тщательно выстроенной новой жизни.

Офицеры полиции штата Мичиган сидят на разных концах дивана в нашей гостиной. Они похожи на голубую подставку для книг. Одинаковая форма, один и тот же возраст, рост, волосы тоже похожи. Фуражки они вежливо положили на подушки в центре дивана, а сами сидят, задрав колени, потому что Стивен мужчина невысокий и диван тоже довольно низкий. Здесь они почему-то выглядят крупнее, чем во дворе, и кажутся более устрашающими, как будто сила, которую излучает их форма, делает их мощнее физически. Или это сама гостиная в их присутствии кажется меньше, потому что мы редко принимаем гостей. Пригласив их в дом, Стивен сразу же предложил им кофе. Офицеры отказались, и меня это радует. Я уж точно не стала бы делать ничего, что заставило бы их задержаться.

Стивен сидит на краю кресла рядом с диваном, прямо как птица, готовая в любой момент упорхнуть. Его правая нога подергивается, и, судя по выражению его лица, он предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь. Я сижу на единственном свободном стуле в противоположном конце комнаты. От меня не ускользнул тот факт, что мы с мужем оказались так далеко друг от друга, как только возможно в этом помещении. И другой факт: с тех пор как Стивен пригласил полицейских в наш дом, он изо всех сил старается смотреть куда угодно, лишь бы не на меня.

– Когда вы в последний раз видели своего отца? – спрашивает меня главный офицер, едва мы рассаживаемся.

– Я не говорила с отцом с того дня, как ушла с болота.

Офицер приподнимает бровь. Могу представить, о чем он думает. Я живу в пятидесяти милях от тюрьмы, в которой мой отец провел тринадцать лет, и за это время ни разу не навестила его?

– Итак, тринадцать лет. – Он достает из нагрудного кармана блокнот и ручку и делает вид, будто собирается записать это число.

– Пятнадцать, – поправляю я.

После того как мы с мамой оставили болото, отец два года скрывался в глуши Верхнего полуострова, прежде чем его поймали. Полицейскому это известно так же, как и мне. Он задает исходную точку вопросом, ответ на который и так знает, чтобы понять, лгу я или нет. У меня нет никаких причин лгать, но ему-то об этом еще не известно. Я понимаю, что он должен считать меня подозреваемой, пока не доказано обратное. Заключенные обычно не сбегают из тюрем строгого режима, если только им не помогает кто-то в самой тюрьме или за ее пределами. Кто-то вроде меня.

– Так. Значит, вы не разговаривали с отцом пятнадцать лет.

– Можете проверить тюремные списки посетителей, если не верите, – предлагаю я, хотя не сомневаюсь, что они уже это сделали. – Или записи звонков. Не важно. Я говорю правду.

Нельзя сказать, что я ни разу не подумала о том, чтобы навестить его, – думала, и много раз. Когда полиция арестовала отца, я очень хотела с ним повидаться. Ньюберри – маленький городок. Тюрьма, в которой его содержали до суда, располагалась всего в нескольких кварталах от моей школы. Я могла бы наведаться туда после уроков или съездить на велосипеде в любое время, как только захотела бы. Никто не мог запретить мне провести несколько минут наедине с отцом. Но мне было страшно. Мне исполнилось четырнадцать. Мы не встречались два года. Я изменилась. И он, наверное, тоже. Я боялась, что папа не захочет меня видеть. Что он зол на меня или разочаровался во мне, ведь это по моей вине его поймали.

А после того, как отца осудили, никто не повез бы меня за сотню миль из Ньюберри в Маркетт, чтобы я смогла навестить папу в тюрьме, даже если бы мне хватило смелости об этом попросить. Потом, когда я сменила фамилию и обзавелась собственным автомобилем, я все равно не могла навещать его, потому что мне пришлось бы показать документы и отметиться в списке посетителей, а я не хотела, чтобы моя новая жизнь пересекалась со старой. В любом случае нельзя сказать, чтобы я испытывала какую-то невыносимую тоску по отцу. Мысль о том, что стоит повидать его, лишь изредка показывалась на поверхности, когда я наблюдала, как Стивен играет с девочками, и что-то в их поведении напоминало мне дни, проведенные с папой.

Последний раз я всерьез задумалась об этом два года назад, когда умерла мама. Это было тяжелое время. Я не могла поверить, что ее не стало и не осталось никого, кто мог бы связать все точки в моей жизни и помочь мне понять, кто я такая. Я создала собственную программу защиты свидетелей. Если я собиралась начать новую жизнь, надо было окончательно разорвать все связи со старой. И все же я была ее единственной дочерью, и мое отсутствие на похоронах выглядело как предательство. Меня терзала мысль о том, что я больше никогда не увижу ее и не заговорю с ней. Я не хотела, чтобы то же самое случилось и с отцом. Я могла бы выдать себя за одну из тех девиц, которые пишут письма заключенным, если кому-нибудь вдруг станет интересно, почему это я внезапно решила его навестить. Но тогда ему пришлось бы мне подыгрывать, чтобы мой план сработал, однако у меня не было никакой возможности выяснить, пойдет ли он на это. А идея притвориться его любовницей казалась совсем уж жуткой.