Я лежу, опираясь на локти. Камни теплые. Сегодня так жарко, и трудно поверить, что всего пару недель назад, когда мы со Стивеном привезли девочек сюда же, чтобы посмотреть на метеоритный дождь Персеид, нам понадобились куртки и спальные мешки. Когда я засунула их в багажник его «чероки», Стивен сказал, что это слишком, но он, конечно же, просто не представлял, как холодно бывает у воды после захода солнца. Мы вчетвером втиснулись в двойной спальный мешок и лежали на песке, глядя в небо. Айрис насчитала двадцать три упавшие звезды и на каждую загадала желание. Мэри проспала большую часть события. Через пару недель мы снова сюда вернемся – любоваться северным сиянием.

Я сажусь и смотрю на часы. Мне все еще сложно успевать куда-то вовремя. Когда человек растет на природе, как, например, я, природа сама говорит ему, что делать и когда. Ни у кого из нас не было часов. Мы в них просто не нуждались. Мы были связаны с окружающим миром, как птицы, насекомые и животные, и подчинялись тем же биоритмам. Все мои воспоминания привязаны к тем или иным сезонам. Я не могу уверенно утверждать, сколько лет мне было, когда случилось то или иное событие, но зато точно помню, какое тогда было время года.

Теперь я знаю, что для большинства людей календарный год начинается первого января. Но на болоте не было границы, отделявшей январь от декабря, февраля или марта. Наш год начинался весной, в тот день, когда на болоте зацветали калужницы. Болотные калужницы – это огромные кусты по два с лишним фута в диаметре, усыпанные сотнями ярко-желтых цветов. Весной на болоте распускаются и другие цветы, например голубые ирисы и пушистые головки травы, но калужницы цветут очень пышно, и ничто не может сравниться с этим изумительным ярко-желтым ковром. Каждый год мой отец натягивал сапоги, выходил на болото и выкапывал один такой куст, чтобы затем поставить его в старую цинковую ванну на крыльце, наполовину заполненную водой, где этот куст пылал так ярко, что казалось, будто отец добыл нам солнце.

Мне всегда хотелось, чтобы меня звали Мэриголд – так называют у нас калужницу. Даже имя Мэри звучит лучше моего. Но меня назвали Хеленой, и мне часто приходится объяснять, что мое имя произносится как ХЕ-ЛЕ-НА. Как и многое другое, его выбрал отец.

Судя по цвету неба, уже вечереет, так что нам пора уходить. Я проверяю время и, к своему ужасу, вижу, что мои внутренние часы отстают. Подхватываю Мэри, нашу обувь и бегу обратно к грузовику. Мэри недовольно кричит, когда я пристегиваю ее к сиденью. Я ее не виню. Мне бы тоже хотелось задержаться там подольше. Часы на приборной панели показывают тридцать семь минут пятого. Я могу успеть. Если бы только успеть…

Срываюсь с парковочного места и мчусь на юг по трассе М-77 с максимальной скоростью. В округе не так уж много полицейских, но местным офицерам все равно больше нечем себя занять, кроме как выписывать штрафы всяким лихачам. Вот это ирония! Я спешу, потому что опаздываю. Но если меня остановят за это, я опоздаю еще больше.

По пути Мэри впадает в настоящую истерику. Она дрыгает ногами, и песок клубится по салону, стаканчик из-под сока летит в лобовое стекло и отскакивает от него, из носа у нее текут сопли. Мисс Мэриголд Пеллетье – определенно не самый счастливый путешественник в мире. Не больше, чем я сама в данный момент.

Я настраиваю радио на волну общественной станции университета Северного Мичигана в Маркетте в надежде, что музыка ее успокоит или хотя бы заглушит ее вопли. Я не фанат классики, но это – единственная станция, которая звучит здесь четко.

Однако вместо музыки я неожиданно ловлю выпуск новостей: «…сбежавший заключенный… похититель детей… Маркетт…»

– Тихо! – шикаю я на Мэри и делаю звук громче.

«Национальный заповедник дикой природы в Сени… вооружен и опасен… не приближаться…» – все, что мне удается понять.

Мне нужно это услышать. Заповедник менее чем в тридцати милях от нашего дома.

– Мэри, тихо!

Мэри резко замолкает. Я редко на нее кричу. К счастью, сообщение повторяется.

Сердце замирает. Я ничего не вижу. Не могу дышать. Не слышу ничего, кроме шума крови, пульсирующей в ушах. Я сбавляю скорость и осторожно останавливаюсь на обочине. Тянусь выключить радио – моя рука трясется.

Джейкоб Холбрук сбежал из тюрьмы. Болотный Царь. Мой отец.

А я – именно тот человек, который упек его за решетку.

Я выруливаю на дорогу, разбрызгивая гравий. Сомневаюсь, что этот участок трассы кто-то патрулирует, учитывая, что сейчас происходит в тридцати милях к югу, но даже если и патрулирует, штраф за превышение скорости будет меньшей из моих проблем. Мне нужно добраться домой. Мне нужно, чтобы обе мои девочки очутились в поле моего зрения, чтобы я знала: они со мной, они в безопасности. Если верить новостям, отец сейчас движется в противоположном направлении, прочь от моего дома – в сторону заповедника. И только мне известно, что это не так. Джейкоб Холбрук, которого я знала, никогда не повел бы себя так предсказуемо. Готова поспорить на любые деньги, что через пару миль полицейские потеряют его след, если уже не потеряли. Отец может передвигаться по болоту совершенно незаметно, точно призрак. И он не оставит следов, пока сам не захочет, чтобы кто-то их нашел. Если люди, идущие за ним, подумают, будто он прячется в заповеднике, они не станут искать его на болоте.

Я крепче сжимаю руль. Представляю, как отец скрывается за деревьями, в то время как Айрис выходит из автобуса и шагает к подъездной дорожке, и вжимаю педаль в пол. Так и вижу, как он выскакивает из засады и хватает ее в тот момент, когда автобус отъезжает, точно так же, как он выскакивал из зарослей, чтобы напугать меня, когда я выходила из туалета. В моем страхе нет логики. Если верить новостям, отец совершил побег в промежутке между четырьмя часами и четвертью пятого, а сейчас без пятнадцати пять. Он не смог бы пройти пешком тридцать миль за полчаса. Но от этого страх все равно никуда не девается. Мы с отцом не общались пятнадцать лет. Возможно, он даже не знает о том, что я сменила фамилию, как только мне исполнилось восемнадцать, поскольку больше не могла выносить то, какой популярной стала лишь потому, что росла вдали от цивилизации. Он не знает о том, что его собственные родители умерли восемь лет назад и передали мне его наследство. Или о том, что я использовала львиную долю этого наследства, чтобы сравнять с землей дом, где он вырос, и возвести на его месте новый, в два раза больше. Или о том, что теперь я живу в нем вместе с мужем и двумя маленькими дочками. Его внучками.