возраста, они курят, танцуют, дурачатся и хотят стать художницами. Почему бы и тебе не быть такой?

Приходит весна, ты продаешь кольцо с крупным изумрудом – одно из последних твоих украшений, и отправляешься с Кизеттой на Лазурный Берег, оставив мужа дома. Ты объясняешь ему, что тебе нужно развеяться, отдохнуть. Он лишает тебя сил, потому что ничего не делает, жалуется и пьет. Ты не представляешь, как вы будете сводить концы с концами, но вы садитесь в поезд и едете в Ниццу в поисках тепла. И не важно, что поселиться приходится в дешевой гостинице, где нашли приют и другие обнищавшие русские эмигранты. Ты на солнце и возвращаешься к жизни.

Я смотрю на фотографию, где вы с Кизеттой прогуливаетесь по Английской набережной. Ты в широкополой шляпе, с радостной улыбкой на лице. Ты кажешься счастливой. Ты не похожа на ту, какой скоро станешь, – вычурной, холодной, позирующей с мундштуком в обтянутой перчаткой руке.

Тамара и Кизетта в Ницце. Английская набережная. 1919

Я вижу улыбающуюся жизни молодую сияющую мать.

Радость оказалась недолгой. По возвращении тебе предстоит ужасная сцена с мужем. Нет, он не хочет работать! Он благородного происхождения и напоминает тебе, что никогда не работал. И начинать не собирается. Он поднимает на тебя руку, и уже не в первый раз. Чаша терпения переполнилась.

Идет время, ничего не налаживается. Ты больше не выносишь мужа и эту жизнь. Кажется, ты сходишь с ума.

Наконец, как-то, в 1920 году, ты все рассказываешь сестре. Ты без сил. Ты больше так не можешь. Муж пьет и бьет тебя. У вас ни гроша. Это невыносимо.

Адриенна мягко тебя успокаивает.

(Я спрашиваю себя, где происходит эта сцена, которая перевернет всю твою жизнь? За ужином? В кафе на бульваре Сен-Жермен? На Монпарнасе?)

Адриенна Гурвич-Горска. Ок. 1920

Сестра гладит тебя по щеке, кладет руку на плечо.

И потом шепотом произносит слова, которые изменят все:

«Но ты должна работать, Тамара. Надо зарабатывать на жизнь. Посмотри на меня, я учусь, чтобы стать архитектором».

Ты удивленно глядишь на сестру. Работать? А кем? Ты ничего не умеешь! Какая муха укусила твою сестру?

Адриенна совершенно спокойна. Она говорит, что ты можешь брать уроки рисования в одной из художественных студий на Монпарнасе. Это бесплатно. Она говорит, что ты ужасно талантлива. Просто надо заняться этим всерьез. Год-два занятий – и ты сможешь зарабатывать на жизнь искусством.

Ты в изумлении смотришь на нее.

Тебя как током ударило. А вдруг сестра права?

Ты начинаешь размышлять. Если бы не революция, не война, если б твой муж унаследовал состояние, то ты, вероятно, осталась бы избалованной богачкой. Но сейчас все иначе.

Ты слишком давно живешь чуждой тебе жизнью. Твой брак, дочь, муж больше не приоритет для тебя.

Твой приоритет – стать художницей, настоящей, зарабатывать искусством на жизнь.

Ты ведь этого хотела, когда была ребенком, когда одевалась, как гранд-дама. Ты хотела, чтобы все взоры были устремлены лишь на тебя. Но не только потому, что ты их притягивала, что обладала «изюминкой». Нет, вспомни, ты ведь всегда хотела блистать.

Всегда-всегда мечтала стать всемирно известной.

Больше никогда ни в чем не нуждаться. Больше не жить в тесной комнатушке с общим умывальником на лестнице. Больше не носить дешевые платья.

Ты бросаешься к парикмахеру, остригаешь волосы. Делаешь короткую стрижку, как у красивых эмансипированных девиц с бульвара Монпарнас, танцующих ночи напролет.

Из зеркала на тебя смотрит другая женщина – современная, чувственная. И свободная.

Это ты. На пути к славе.

В этот день ты даешь себе обещание – ты будешь бороться за успех и победишь. Ты жаждешь этого.

И эта жажда никогда тебя не покинет.

* * *

Господи, как ты амбициозна! Движешься, как паровой каток! Ничто тебя не останавливает.

Ты приняла решение и устремилась вперед на огромной скорости: дочерью занимаются мать и сестра, муж предоставлен себе.

С 1921 года вы обосновались на площади Ваграм в доме номер 1 на последнем, шестом этаже великолепного османовского здания в семнадцатом округе. Это квартирка-студия, и не очень большая, но все же лучше, чем ужасная каморка под крышей, и район престижный.

С того времени площадь Ваграм не особенно изменилась. Дом под номером 1 из тесаного камня по-прежнему гордо возвышается среди других зданий. Я стою на тротуаре и смотрю на люкарны шестого этажа. Ты жила здесь. Не знаю, выходило ли окно на бульвар Мальзерб или на авеню Ваграм, и сейчас этого уже не выяснить. Не знаю, твое ли окно то, что выступает на фасаде с небольшим каменным фронтоном. Но знаю, что ты открывала эту тяжелую деревянную входную дверь, и мне нравится идти по твоим следам, даже если это просто игра воображения.

Проходит всего два года, а ты уже делаешь удивительные успехи. Сначала ты записываешься в Академию Рансона на улице Жозефа Бара в шестом округе, которую возглавляет вдова Поля Рансона, художника-фовиста, умершего в 1909 году. Там преподают Морис Дени и Поль Серюзье, известные художники группы «Наби» («пророки» или «богоизбранные»). По их мнению, живопись призвана, отдалившись от природы, предложить в цвете ее изысканный эквивалент.

Но потом ты скажешь, что занималась у Мориса Дени лишь несколько недель и что искала «свои собственные идеи». Его идеи тебе не по душе. Ты уже чувствуешь, что ты – иная, другая. И речи быть не может, чтобы кто-то указывал тебе, что следует делать. Дени – учитель непреклонный, методичный. Это тебе тоже не нравится. Но ты подчиняешься, потому что хочешь выучиться. Он заставляет тебя прорабатывать рисунок, писать натюрморт, осознанно выбирать цвет. Ты обязана ему больше, чем готова признать.

Французский художник Морис Дени (1870–1943)

Чтобы попасть на занятия, ты каждый день садишься в метро и едешь от «Ваграма» до «Вавена», делая пересадку на вокзале Сен-Лазар.

Ты уже в совершенстве освоила рисунок. Твои линии выверены до миллиметра. Ты овладела техникой натюрморта. И теперь ты учишься писать обнаженные тела. В Академию постоянно приходят натурщики: садятся, ложатся, изгибаются.