– Я акробат в прошлом, но не клоун. Я все понимаю, однако тут конгениальный случай. За каждого клиента здесь платят по две тысячи долларов.

– Сколько? – наморщил лоб Ларчиков.

– Две тысячи долларов. За каждого, – тихо повторил физкультурник. – Дело в том, что это не наши люди.

– Ну, я заметил. Зато фамилии какие – Иванов, Шатунов! Азербайджанцы или чеченцы?

– Это курды, – почти шепотом произнес акробат. – Но паспорта настоящие, я гарантирую. Желают переправиться в Германию.

Ларчиков усмехнулся:

– Я тоже желаю в Германию. Но кому я там нужен?

– Наша задача – визы поставить. А как они там устроятся, их проблемы. Ты просто пойми, Вадик: такие деньжищи надо год зарабатывать. А тут паспорт к паспорту. Золотые яйца!

– Да подождите вы со своими яйцами!

– И аванс стопроцентный.

– Неужели?

– Вот тебе крест.

Ларчиков задумался. Риск серьезный, очень серьезный – можно влегкую спалить канал. С другой стороны, а зачем его палить? Не тот ли это случай, когда надо воспользоваться дальновидностью Любы и просто-напросто свалить с курдскими деньгами в никуда…

– Сколько вы хотите с паспорта? – поинтересовался Вадим.

– Двести. Тысяча восемьсот твои. За риск и усердие. Кстати, давно хотел спросить: через кого ты делаешь визы? Ну, не телефон и адрес, так, для информации: через какую организацию?

– Минобороны, – соврал Ларчиков и быстренько посчитал в уме возможный навар: за минусом десятки акробата – девяносто тысяч баксов. Половину Любе, родимой мамочке. Остальное себе, драгоценному. Как хорошо, что она засекретила свой центральный офис! Как умна, чертовка! Как дальновидна!

– Значит, аванс стопроцентный? Так, Геннадий Сергеевич?

– Этот человек мне доверяет. Стопроцентный аванс – железно.

– Вы поймите, я бы, может, сразу все и не брал. Но тут надо завалить генералов деньгами, задавить. Я же делюсь. Я большую часть отдаю.

– Я понимаю. И не имею привычки считать чужие деньги. Мне и десяти штук – во как хватит.

Ларчиков улыбнулся и с жалостью посмотрел на акробата:

– У вас есть квартира в Москве?

– Есть. А что?

– Большая?

– Трехкомнатная. Я живу с женой и тещей. Теща совсем больная. Заработаю деньги – повезу ее в Карловы Вары.

– Вы так любите свою тещу?

– Да, люблю. – Геннадий Сергеевич стал очень серьезным. – Она поставила меня на ноги, когда я сломал позвоночник. А почему ты спросил про квартиру?

– Потому что у меня нет квартиры. Но после нашего с вами дельца, надеюсь, куплю.

– А! Конечно купишь. Такие деньжищи! Добавишь немного и что-нибудь подберешь. Могу, кстати, помочь – есть знакомый маклер.

– Да нет, спасибо, – отказался Вадим и подумал: «Маклер тебе еще самому пригодится, когда будешь свою трехкомнатную срочно за долги продавать».

…Гурская оценила идею подчиненного.

– Растешь, растешь, – сказала она, – скоро станешь великим комбинатором.

– У меня уже был один знакомый турецко-подданный. Плохо кончил, – парировал Ларчиков.

Затем обсудили детали. Курдские паспорта решили оставить в ящике стола.

– В ларчике, – сострила Люба. – В ларчике Ларчикова. А то твоего акробата повесят за одно место. И квартирой он своей не отделается. Знаешь, сколько стоит каждый такой документ? От трех до пяти тысяч долларов.

– Вау!

Ликвидировать офис в Варсонофьевском постановили сразу после получения денег. Пока физкультурник не опомнился. Аферу не обмывать, как тогда, с Рио-де-Жанейро. Не до этого. В Краснодар уезжать тоже не следует. В Салтыковке, под Москвой, есть дачка. Так себе дачка – стенки фанерные и дровами надо топить. Но поскольку сейчас лето, хлопот особых не будет. А баксы лучше сразу положить в банк. Через пару месяцев Вадим уже, наверное, сможет вернуться. Потому что в милицию Геннадий Сергеевич звонить не станет – это уголовное дело, с курдами-то. Либо сбежит из Москвы, либо, рассчитавшись в долгами, сам заляжет на дно. И вряд ли когда-нибудь всплывет. Будут ли искать Вадима? На этот вопрос Люба отвечать впрямую не стала.

– Там, в Салтыковке, – проговорила она, – есть хорошая церковь. Точнее, батюшка хороший. Походи, посоветуйся. Авось пронесет… Да, и еще. Дачку мою девочка сторожит. Она сирота, ты ее не обижай. Поможет по хозяйству и вообще.

– Как зовут девочку?

– Дашенька, – ответила Гурская и по-сестрински поцеловала Ларчикова в лоб.

Вернувшись после хлопотных звонков по Куршевелю домой, Вадим обнаружил следующую картину. Складный рассказчик Лев Фрусман лежал в гостиной на диване – в пыльных ботинках на белой простыне. Его глубокий чувственный храп был мало похож на тот колоритный баритон, который Ларчиков слышал утром из ванной. В правой руке Фрусман держал цепко, словно гранату, бутылку пива «Туборг». Вадим попытался вырвать ее у Левы, но тот резко дернулся и выкрикнул несколько слов на иврите. «Нет, это не радистка Кэт, – мелькнуло у Ларчикова. – Этот себя не выдаст».

Потом он вдруг похолодел: Фрусман вряд ли пил в одиночку. Постучался к супружеской паре.

– Входи! – откликнулась Даша.

Он вошел и тут же споткнулся о валяющегося на полу Димку.

– Это как понимать?

– Как-как. Лева два часа рассказывал ему о проекте…

– А в чем, кстати, суть проекта, я толком не понял? – машинально поинтересовался Ларчиков. – Ах да. Паломническое движение.

– Так вот, они разработали целый план. План Каплан… Затем Фрусман предложил отметить.

– Ну а ты чего не остановила?

– А я незадолго до этого ушла. Катька попросила выгулять собаку. Полчаса я гуляла, прихожу – Димка уже на полу. Фрусман еврейские песни поет. Блин, я чуть антисемиткой не заделалась! А ведь у него вернисаж вечером!

Вадим, нагнувшись, потрепал концептуалиста по щеке. Тот лежал безмолвно, словно солнце на подоконнике, и даже, похоже, не дышал. Ларчиков стал шарить по известным ему загашникам и тайникам. Единственный, да и то весьма квелый способ уберечь приятеля от запоя – избавиться от всего спиртного в квартире. Сунул руку под матрас кровати – пусто. На книжных полках – ни черта.

– Ты в баке для белья смотрела?

– Нет там ни фига.

– А под ванной?

– Голяк.

– А на антресолях?

– Ну вот, полезу я еще на антресоли!

Чуть подумав, Ларчиков полез сам. Включив фонарик, стал ворошить тряпичные кучи в углу. Детские штанишки с лямками, бескозырка с позолоченной надписью «Св. Димитрий», стертые до дыр сандалии, разноцветные рубашки-безрукавки, сплошь залитые чернилами, будто кто-то специально и методично поливал их из шланга, белые рваные маечки. Здесь бутылок не было. Посветив в другой угол, Вадим отодвинул в сторону массивный бюст Хрущева, и за ним обнаружились целые залежи наградных коробочек, коллекция вымпелов и потертая коричневая кобура. Рука инстинктивно потянулась к ней. Кожа оказалась мягкой на ощупь, теплой. Маленький блестящий браунинг, напротив, саданул холодком.