И когда я совсем уж было поверил, что ушли мы, Марк сзадивскрикнул.

Остановившись, я посмотрел на него. Марк пытался встать,хватаясь за левую ногу. Сломал, что ли?

Никого вокруг не было, и, проклиная себя за глупость, я всеже вернулся к мальчишке.

Марк жадно ловил ртом воздух.

– Больно?

– Да…

Штанина вся в крови была – неужели кость наружу вышла? Тогдавсе, тогда конец ему. Потом я сообразил, что у мальчишки ладони изрезаны, вотсам себя и замарал. Засучив брючину, прощупал кости. Да, вроде целы. Мышцупотянул сильно.

Только какая разница – сломал, потянул, – если погоняследом, и медлить нельзя?

– Попробуй встать.

Он встал. И даже шаг сделал, перед тем как рухнуть.

Мы оба молчали.

– Судьба твоя такая, Марк, – сказал я. – Понимаешь?

Он кивнул. На глазах уже слезы блеснули – не от боли, от страха.

– Может, и обойдется, – утешил я. – Вон, в развалины отползии укройся. К вечеру нога отойдет, дальше сам думай…

Марк молчал.

Я плюнул с досады.

– Ну не могу же я тебя тащить! Сам посуди! Тут уж так…каждый за себя, один Искупитель за всех… Не поминай злым словом.

Мальчик начал медленно отползать к развалинам.

– Если духу хватит, так соври стражникам, что я туда убежал.– Я махнул рукой к морю. – Тебе все равно, а мне поможет.

– Я… – Он замолчал.

Ну и правильно. Чего уж тут. Я б его не гнал, даже помог бы.Сам виноват, надо под ноги смотреть.

Развернувшись, я пошел по улице, восстанавливая дыханиеперед новым рывком.

– Ильмар!

Все-таки я обернулся.

Марк взмахнул рукой, и в воздухе сверкнула сталь. Намгновение я уверился, что нож летит мне прямо в лоб, и сейчас я улягусь рядом спацаном.

Нож упал к ногам.

– Мне… ни к чему теперь…

Приловчившись, Марк на четвереньках потащился к выбитым,осевшим на прогнивших деревянных петлях дверям. Вот дурашка. След за нимтянется, только слепой не заметит.

Я нагнулся и подобрал кинжал.

По выпачканной кровью костяной рукояти шла узорная вязь. Илезвие было протравлено тем же узором, в котором какой-то герб угадывался.Старая работа, настоящий металл, подлинная сталь. А главное – не отнимал я его,мальчик сам отдал. Значит, приживется нож.

Как там Сестра сказала Искупителю, когда кинжал ему в тюрьмупринесла? «От меня откажись – не обидишь, а нож возьми»…

– Сволочь ты, Марк, душегуб, убивец, – беспомощно выругалсяя. – Оба ведь сдохнем!

Вот так всегда оно бывает, когда удача сама в руки идет.Удача – птица насмешливая, капризная, не удержишь при себе. Я давно знаю, еслиповезло в чем – следом жди беды.

По любому разумению сейчас следовало мне бежать из города,то ли в холмах затаиться, то ли в береговых утесах, но не прятаться в пустомдоме. Пустят хоть одну собаку вслед – пропаду. Стражник повнимательнее пройдет– тоже не спастись. Много ли навоюю, пусть даже с кинжалом дареным? Да и дюжинамоя давно располовинена… что Искупителю скажу, когда в петле отболтаюсь?

Но забивать голову переживаниями было некогда. Первую залу япробежал с Марком на руках, не останавливаясь – очень уж грязно тут было. Людитут ночевали, и крысы, и собаки бродячие. И каждый что-то жрал, и каждый гадил.

Во второй зале оказалось почище. Наверное, потому, чтопотолок тут давно провалился, пол весь в деревянных обломках и осколкахчерепицы. Кому охота под открытым небом ночевать?

Опустил я Марка на балку, что с виду покрепче казалась,хотел еще разок высказать все… да некогда, некогда. Только махнул рукой ипобежал обратно.

Перед выходом, плюнув от омерзения, набрал две пригоршнисухого крысиного помета, вышел на улицу. Разбросал вокруг, растер подошвами.Лучше бы в руках растолочь, как старый Ганс учил, да совсем уж было невмоготу.Чистоплюй я, что поделаешь.

Собаки, они крыс не любят. Да и побаиваются – кроме мелкихшавок, что специально охоте обучены. Едкая вонь запах наш перешибет… опять же,если Гансу верить.

С чахлой акации, что росла у стены, я обломил ветку,стараясь, чтобы не видно было слома. Затер ранку на стволе грязью и сталзаметать следы.

Сколько еще времени у меня? Минута, десять, или полчасаСестра отпустит?

Ох не знаю.

Пыль вилась, лениво оседая. Я побежал по улице, нарочитотяжело ступая. Потом, метрах в ста, где журчал у дороги мелкий арычок,остановился и пошел назад по своим следам.

Пусть решат, что по воде ушел. Пусть поверят, пусть поищут.Арык, если повезет, до холмов дотянется, а то, глядишь, впадет в какую ни наесть речку и доползет с нею до моря.

Добежав обратно, я одним прыжком влетел в распахнутую дверь.Притворил ее, потом еще в зале прибрал немного. Точнее, восстановил прежнийвид. Вроде нет следов. Вроде все сделано.

Ветку я забросил в дальний темный угол, где целая горахвороста высилась – листья у ветки теперь пыльные, от засохших и не отличить.Вот тут кто-то и ночевал. Неужто не противно было?

– Марк, живой там? – спросил я вполголоса.

– Да. – Голосок у мальчишки был напряженный, но больше отстраха, не от боли. – А вы… вы не ушли?

Как будто он своим поступком оставил мне шанс уйти! Это ведьплевком в лицо Покровительницы стало бы!

– Не ушел, – сказал я, притворяя за собой вторую дверь. Маркбаюкал ногу, смотрел на меня испуганно и тревожно. – Лучше помоги.

– Да… а в чем?

– Думать помоги! – рявкнул я. – Что дальше делать? Следы язамел, только все равно сюда заглянут. Пока меня не поймают – не остынутстражники.

Марк морщил лоб, честно пытаясь помочь. Эх, не от тебя,бастарда, помощи ждать…

– Ильмар… вы вор?

Надо же. Не только я о нем обидное подумал.

– Да.

– Это дом… богатый? Был богатый?

Как будто сам не видит! Залы громадные, двухсветные, стеныдо сих пор стоят, на потолке рухнувшем вроде как остатки фресок проглядывают.Хороший был дом, и хозяин не бедствовал.

– Да. Купеческий дом или офицерский. Купеческий, пожалуй,офицер бы такое богатство не бросил. Да и планировка купеческая.